Дмитрий Дивеевский - Ось земли Страница 41

– Да вы что говорите…!

– Вы знаете, что я говорю правду, а советская власть говорит ложь.

– Так, гражданин, Воскресенский, вернемся к Вашему делу. Вы протестовали против разрушения идейного центра обмана народа. Значит, вынашивали против советской власти враждебные намерения. Наверное, вам следует признаться именно в таких намерениях и дело примет нужный оборот.

– Виктор Николаевич, я действительно протестовал против разрушения храма. Если Вы считаете его идейным центром сопротивления – воля Ваша, хотя как вы смогли усмотреть в православной церкви противника, мне непонятно. Для нее любая власть от Бога. Я полагаю, что Ваши московские начальники хотят уничтожить ее по совершенно другим причинам. Она мешает строить новое общество. Но давайте задумаемся, если организация, призывающая к любви и отказу от насилия, к отказу от смертных грехов кому то мешает, то кто же этот Кто-то?

– Мы строим безбожное общество с новой моралью!

– Вот здесь Вы ошибаетесь. Мораль всегда одна. Нет никакой новой морали и не может быть. Вся человеческая мораль как в капле воды видна в придании об Авеле и Каине. Это придание говорит о том, что для человека допустимо, а что нет. Вы не придумаете ничего другого.

– У нас есть мораль свободного человека. Она записана в манифесте коммунистической партии. Мы разрушим семью, будем иметь свободу отношений между мужчиной и женщиной, мы прекратим покупать и продавать рабочий труд, мы много чего нового придумаем.

– Очень жаль, что Вы считаете эти планы новыми. Ведь семья появилась не так давно. А до христианства процветало язычество и многоженство. Женщины в племенах зачастую не знали, от кого понесли своих детей. Вы туда хотите вернуться? Это не ново. Вы не хотите продавать труд? Так его не так давно стали продавать. Времена разделения труда на общую пользу тоже были! Так что же Вы построите?

Следователь пытался сформулировать ясную картину желанного будущего и к ужасу своему обнаруживал, что картина такая не складывается. Его не научили этому в школе! А священник, пользуясь его замешательством, продолжал страстно говорить:

– Вы создаете основу нового общества, а смотрите, что у Вас получается. В моей камере сидят двое заключенных, которых здесь пытают. Они, как дети, не хотят признаться в подготовке покушения на руководителей партии. Но ведь это покушение им уже приписали и за него осудят. Каждый день их приносят в камеру истерзанными до полусмерти. Вы считаете, что это построение счастливой жизни?

Вот Вы, я смотрю, человек с совестью. Еще не успели зрение потерять. Спросите сами себя: разве те, кто делал революцию, мечтали о муках невинных людей? Ведь в царских тюрьмах не было пыток, а в советских есть. Может, революция не туда свернула, а? Потом, посмотрите, каких личностей эти условия порождают. Меня водит к Вам надзиратель Курочкин. Он постоянно норовит толкнуть или пнуть меня, а за что? Только за то, что я священник? Понимаете? Этого человека очень жаль, ведь он лишился в душе своей человечности. Но почему?

Уваров пытался спорить, как мог, приводя примеры из газет о сопротивлении классового врага. Но все его доводы рушились на простом примере со священником. Отец Петр не был виноват ни в каком нарушении закона. Разговоры с ним приводили следователя в растерянность. Его предыдущие подследственные также были чаще всего невиновны. Но они боролись за себя, и страх гибели зачастую заставлял их лгать, изворачиваться, унижаться. Уваров был холоден к таким людям. Они не выдерживали испытания чистилищем. Но священник оказался выше этого ада. В одном из разговоров с ним следователю некстати вспомнилась строка из молитвы, которую часто читала его мать: «В ад сшедший и поправший силу дьяволю…» Это о Христе. И отец Петр, уподобляясь Богу, сходит в ад, спокойный и уверенный в своей высоте. Для него не существует страха пыток и казни. Он выше этих адских орудий, потому что верой своею попирает дьявола. Он существует с Богом и поэтому непобедим. Уварова брала жуть от этой человеческой высоты. Он чувствовал в священнике какую-то особенную силу, которую даже неизвестно как можно одолеть. Наверное, никак.

В конце концов, следователь сочинил дело об антисоветской агитации, которое с неприкрытой простотой было шито белыми нитками. Но это никого не удивило. Большая часть политических дел того периода были именно таковыми. Когда Уваров отправлял дело на Особое совещание, он даже немного волновался: не вернут ли на доследование? Уж слишком гладким выглядело преступление Воскресенского: хотел сколотить антисоветскую организацию, но никаких соратников не приобрел и решил действовать в одиночку. Стал выступать с амвона с подрывными проповедями, призывающими к борьбе с советской властью, в чем сам и признался на следствии.

Уварову не хотелось думать, что ему хочется добиться от Особого совещания самого мягкого приговора отцу Петру. Об оправдании речь не шла. Время исключительно редких оправданий врагам народа закончилось после убийства Кирова.

Особое совещание работало быстро, не углубляясь в подробности уголовных дел. Их поток с каждым днем нарастал, не давая времени на раздумье. За двадцать минут материалы были рассмотрены и гражданин Павел Воскресенский, получил десять лет лагерей.

Уваров уже оформил постановление о закрытии дела и собирался сдать его на хранение, как нагрянула проверка во главе с начальником 4 отдела областного управления Хлуновой. Эта молодая руководительница была хорошо известна своей холодной жесткостью и беспощадностью к заключенным. Побаивались ее и чекисты. Словно нюхом чувствуя наиболее слабые места в работе, она с ходу потребовала доложить ей имеющиеся материалы по антисоветской деятельности священнослужителей. Полистав дело на Воскресенского, она спросила, этапирован ли тот в лагерь, и узнав, что священник еще находится в следственном изоляторе, потребовала его на допрос.

– Но особое совещание уже приговорило попа, Ольга Николаевна – неуверенно сказал Уваров.

– Это хорошо, что приговорило. Только я смотрю, вас тут гуманизм пышным цветом расцвел. Священник явно в заговорщиках ходит, а вы ему десять лет, как карманному воришке. Будто и не усиливается классовая борьба. Пусть приведут, а Вы присутствуйте при допросе.

Когда отец Петр вошел в кабинет следователя и увидел Хлунову, внутри у него похолодело. От незнакомой начальницы исходила такая тяжелая и холодная волна неприязни, что сомнений никаких не было: перед ним духовный враг. Он взглянул на Уварова, скромно притулившегося на стуле сбоку и увидел в его глазах выражение едва прикрытого испуга, какое бывает у беззащитных людей.

Хлунова раскрыла дело на приговоре и, взглянув на священника прямым, сверлящим насквозь взглядом произнесла:

– Вы полагаете, что Вам повезло, Воскресенский. Сумели проскользнуть в игольное ушко. Ошибаетесь, не повезло. На Ваше несчастье приехала я. Приговор пересмотрят.

Отец Петр, уже сумевший перебороть холодный страх и войти в состояние смирения, ответил:

– Мне действительно повезло. Господь сподобил меня встречи с нечистой силой. Вот уж не думал…

Слова священника подействовали на Ольгу самым неожиданным образом. Она застыла, словно превратившись в истукана. Лицо ее окаменело, рот перекосило гримасой внутренней боли и ненависти. Уваров почувствовал распространившееся в комнате напряжение и затаил дыхание. Хлунова же схватилась за край стола пальцами обеих рук так сильно, что косточки побелели. Она посидела таким образом несколько секунд, потом повернула к Уварову изменившееся до неузнаваемости лицо и хриплым голосом произнесла:

– Крест с него сними…

Молодой следователь на ватных ногах приблизился к священнику, который стоял посреди комнаты заложив руки за спину.

– Рубашку расстегните, заключенный… и крестик…

– Что крестик! – закричала Ольга – что ты мямлишь, быстрей давай!

Она сама подскочила к отцу Петру, срывая пуговицы распахнула его рубашку и схватилась за тесемку, на которой весел серебряный нательный крестик. Тесемка из толстого витого шелка была очень крепкой и не хотела поддаваться. Ольга дергала за нее сатанея, от ненависти, а священник смотрел на нее и улыбался.

Она отскочила и вытянув вперед обе руки с острыми ногтями на пальцах завизжала:

– Тебе не жить, проклятый, не жить, не жить…

Отец Петр поднял глаза к потолку и шевеля губами читал молитву. Он знал, что с нечистой силой не следует разговаривать.

Мысли и чувства его были сжаты напором врага в одну точку и в этой точке билась Иисусова молитва: «Господи, Иисусе Христе Сыне Божий, милостив буди мне грешному». И словно невидимый барьер опустился между священником и Хлуновой, отражая исходящую от нее ненависть.

Ольга взяла себя в руки и сказала Уварову:

– Садись, пиши новый протокол допроса.

Затем повернулась к подсудимому: