Дмитрий Дивеевский - Ось земли Страница 48

Своего апогея эта кампания достигла, когда чистки захлестнули и самих «чистильщиков» – органы НКВД. Правда, первые неправосудные расправы над чекистами прошли еще по расследованию убийства Кирова. Тогда была репрессирована большая часть ленинградского управления. Но это был только первый случай. Кровавый конвейер внутренних расправ наступил двумя годами позже. В органах установилась атмосфера истерического поиска врагов под каждым столом и эта атмосфера окончательно разделила сотрудников НКВД на два лагеря. Крохотное меньшинство из них сохранило в себе способность трезво оценивать происходящее. Они пытались протестовать против беспредельного террора, который волной накатывал на страну. Сначала их терпели, а потом пришла пора их причисления к лику врагов народа и ликвидации. Вслед за арестом бывшего шефа НКВД Генриха Ягоды в 1937 году Николай Ежов начал уничтожение всех сотрудников, высказывавших хотя бы малейшие сомнения в необходимости террора. Арестовывали и тех, кто никаких сомнений не высказывал. В Горьковском управлении сначала взяли заместителей, потом половину начальников отделов и четверть начальников отделений, затем очередь дошла до рядового оперативного состава. В Управлении работала выездная бригада из Москвы. Чекисты точно также ждали ночных арестов, как сотрудники обкома партии и областного исполнительного комитета.

В эту пору управление перешло на плановый график арестов иностранных шпионов и врагов народа. Каждый отдел получал помесячный план по числу шпионов. Помимо немецких, американских и прочих белокожих шпионов в Горьком предписывалось арестовывать агентов японской и турецкой разведок. При этом количество выявлений должно было расти с каждым месяцем. Дошло до того, что каждый оперативник отчитывался за выявление нескольких иностранных агентов, в том числе азиатских, в месяц. Если с арестом агентов европейских спецслужб дело обстояло проще и их можно было сочинить в любом советском учреждении, то за китайскими шпионами приходилось идти на рынок и подбирать там таджиков и туркменов. Однако показатели поимки шпионов мало помогали. У выездной бригады был свой план и она арестовывала сотрудников Управления без учета их оперативных успехов. В СССР наступили времена инквизиции и как бывает в такие времена, люди медленно скатились в состояние раздвоенности сознания, даже не замечая, что живут в сумасшедшем доме. Нормы морали растворились и исчезли. Их заменили инстинкты выживания. Каждый подозревал каждого. Доносительство процветало, потому что доносчики своими доносами надеялись выслужиться перед властью и сохранить себя. Это не получалось, потому что и сама власть превратилась в сумасшедший дом, в котором нормальная логика умерла. Того, кто слишком часто доносил, могли заподозрить в том, что он делает это для маскировки своей шпионской сути. Николай Ежов, врожденный ренегат крошечного роста, не обладал интеллектом, способным осознать весь ужас созданной им системы. Так же, как и обреченность своих попыток выслужиться перед Сталиным чудовищным террором. Даже Ягода, осквернивший звание человека мерзкими поступками, был по сравнению с Ежовым великой личностью. Ежов являл собою тупое и кровавое орудие Сталина, не способное понять ту меру ответственности, которая ляжет на него за искоренение нравственности в НКВД.

Сергей под чистку не попал, потому что должность хозяйственника не предполагала первоочередных подозрений в подрывной деятельности. Но внутри его окреп протест против происходящего и он знал, что однажды этот протест вырвется наружу. Он сильно изменился, стал замкнутым и нелюдимым. В свободное время уезжал к родителям в Кстово, благо поселок находился всего в двадцати верстах от областного центра и туда по Волге бегали пароходики. Иногда он безнадежно пытался спорить с женой, но понимания с ее стороны не находил. Ольга считала политику Сталина правильной и умела обосновать ее требованиями классовой борьбы.

Она вообще чувствовала себя в этой обстановке как рыба в воде. Ей нравилась атмосфера насилия, нравилось торжество темных сил в душе, хотя она никогда не демонстрировала их напоказ. Ольга совсем не боялась, что однажды придет и ее черед попасть под террор. Какая-то необъяснимая уверенность в собственной безопасности жила внутри нее. Уверенность в том, что сейчас пришло именно ее время и те силы, которые торжествуют в стране, ее не тронут.

Хлунова носила в управлении кличку «Тихоня». Сотрудники сплетничали, что Тихоня любит допрашивать женщин и при этом по применяет к ним особенные меры. С тридцать седьмого года «органам» было официально разрешено применять насилие над «врагами народа». Это привело к повсеместному насаждению средневековых пыток. Горьковское управление в этом деле ничем не отличалось от других управлений. В его камерах подследственных подвергали разным формам издевательств. Били палками по спине и конечностям, применяли дыбу, избивали ремнями и плетками, а также практиковали знаменитый конвейер: лишали сна и пищи при непрерывных допросах.

Некоторые следователи и оперативные работники быстро привыкали к крови и стонам арестованных и занимались пытками как само собой разумеющимся делом. Другие вынуждены были скрывать отвращение к ним, чтобы выжить. Редкие кончали с собой, осознав невозможность жить дальше в такой атмосфере. Но для Ольги это было лучшее время ее биографии. Каждый раз, направляясь на допрос, она ощущала подъем, будто ее ждала необычайная радость. Она и вправду начинала допрос с веселой улыбкой, но те, кто у нее уже побывал, знали, что будет дальше. Дальше всегда происходило одно и то же. Чем дальше, тем больше она теряла веселое настроение и озлоблялась. При этом не важно было, как ведет себя допрашиваемый. Она всегда была недовольна его поведением и доводила дело до пыток. Хлунова никогда не пытала в состоянии истерии, как это случалось с другими следователями. Она делала это спокойно и методично, словно исполняла формальные обязанности. При ней всегда была коробочка с иголками, которая хранилась в кармане гимнастерки. Поначалу она прокалывала женщинам соски грудей, а мужчинам загоняла иглы под ногти. Потом стала совершенствовать свое искусство и проконсультировавшись с тюремным врачом, научилась находить на теле нервные узлы, при уколах в которые арестованные беспамятно кричали и бились в конвульсиях.

Ольга работала по двадцать часов в сутки, забыв про сон и отдых, но получая при этом своеобразное наслаждение. Пытки, которые она устраивала для подследственных давно превратились для нее в оргии, потому что она испытывала при них острые оргазмы, невозможные в обычных условиях. Она стала зависимой от этой разновидности садизма, берущей человека в плен хуже наркотиков. Когда-то на курсах повышения в Москве Ольга видела документальные кадры об экспериментах немецких ученых-психологов над крысами. Ученые вживляли микроскопический электрод в «зону удовольствий» головного мозга грызуна и проводили в клетку рычажок включения импульса. Крыса быстро обнаруживала, что прикосновением к рычажку влечет острое наслаждение. Через некоторое время животное превращалось в автомат, который бесконечно жал на рычажок, падал от усталости и снова поднимался, чтобы жать на рычажок, вплоть до полного истощения сил. Теперь она напоминала собою это млекопитающее, рычажком которого стала жизнь других людей.

Приведение высшей меры в исполнение обычно происходило ночью. Приговоренных к расстрелу выводили небольшой подвальчик под зданием управления и группами по 4–5 человек расстреливали залпом отделения солдат из комендантского взвода. Однако с залпами не ладилось. Молоденькие солдаты вынуждены были стрелять почти в упор и тут постоянно случались происшествия. У некоторых отказывали нервы, и они падали в обморок, другие стреляли с закрытыми глазами и только ранили приговоренных, были и такие, кто впадал в истерику и кричал: "Лучше меня убейте". Это особенно касалось случаев, когда расстреливали врагов народа из числа крестьян, потому что почти все солдаты были набраны из деревни. Разбираться с такими случаями должен начальник ХОЗУ, которому подчинялся комендантский взвод. Но Сергей всеми правдами и неправдами старался избежать этой участи и исчезал из управления под удобным предлогом.

Поэтому однажды, не найдя Сергея, дежурный позвонил Ольге и та спустилась в подвал вместо мужа. Там она увидела группу приговоренных, стоящих у стенки и взбешенного командира отделения, который не мог заставить солдат стрелять. Среди приговоренных врагов народа из починковских крестьян стояла девушка лет двадцати, которую Ольга два часа назад обвинила в пособничестве английской разведке. Девушка работала почтальоном и якобы была связной между английской разведкой и ее агентами в Починках. Девчонку оговорил сексот из местных жителей, которому она отказала в приставаниях. На допросе та догадалась о причинах ареста и плача голосила – "он меня в солому повалил, а я ему по яйцам коленкой…" Сейчас она стояла у стены сжавшись в комок и явно не осознавала происходящего. Вчера утром ее схватили у починковской почты, а сегодня в ночь поставили под расстрел. Единственное чувство, которое можно было прочитать в ее глазах, был ужас. Она посинела от страха и тихонько подвывала. Видимо девушка и стала причиной того, что солдатики не могли стрелять.