Василий Звягинцев - Одиссей покидает Итаку. Бульдоги под ковром Страница 196

Однако стоп! В последний раз аггры, кажется, ворота сменили? По идее, они должны были как раз на стороне настоящего Сталина действовать, а они Андрея подсадили…

— Почему же? Все правильно. Они ведь и хотели, чтобы Новиков стал Супер-Сталиным, он же, вопреки заданию, совсем не туда поехал. Еще ничего не зная, мне подыграл. Я ведь с самого начала пытался сталинизм как-то окоротить…

— Ну и дурак, прости за выражение! Надо было его году в восемнадцатом и ликвидировать. Делов-то…

— В восемнадцатом я такой умный, как ты сейчас, еще не был…

— Ты и сегодня не очень-то… А вот кем мы в таком разрезе получаемся? Пешки на доске истории или эти, марионетки?

— Только давай без комплексов! Хоть раз я тебя заставлял что-нибудь против твоей воли делать? И никого другого тоже. У нас, кажется, с взаимного согласия все началось… Ни мы, ни аггры ни разу, повторяю — за последние семьсот лет ни разу, ничего не сделали сами. Мы только просчитывали варианты и вероятности, плохо или хорошо — другой разговор, и активизировали наиболее перспективные через морально готовых именно к такому сюжету людей. Не хотел бы Гриневицкий бомбы бросать, никакой форзейль, или аггр, или Нечаев его бы не заставил…

— Ага! Я под запал на человека рукой замахнулся, а ты мне из-за спины в эту руку топор…

— А если даже и так? Умный остановится…

— Говорил тебе Шульгин…

— Ну и ты скажи, чего уж! Оправдываться не собираюсь, но это как раз я жандармов на первомартовцев навел. И Достоевскому деньги давал, когда он «Бесов» задумал и писал…

— Еще того лучше! Братца Сашу заложил, так братец Володя всем такую козью морду показал… Ты б и тут лучше все наоборот делал…

— Не заводись, капитан. Я, можно сказать, как раз исповедуюсь и каюсь.

— Я не поп. Бог простит. Ладно мы тут, в России, сроду дураки, оттого у нас все через… А на Западе чем твои коллеги занимались?

— Да примерно тем же самым. По общему плану. И все равно кое-какой прогресс имел место. Представь, что было бы без балансировки этой. В 1878 году, на Берлинском конгрессе, например… Если бы Россия захватила Константинополь и проливы, мировая война произошла бы на сорок лет раньше. Исходя из текущей реальности, мы правильно тогда поступили. И в девятьсот пятом Портсмутский мир казался наиболее удачным вариантом.

Воронцов с удовольствием продолжил бы дискуссию, сказал бы, что ни в коем случае серьезный специалист, да еще оснащенный сверхмощными анализаторами, не должен был допустить такую массу грубейших просчетов, задал бы еще множество вопросов, чтобы прояснить для себя волнующие белые пятна истории, но вместо этого ограничился сравнением, показавшимся ему очень уместным:

— Черчилль, кажется, называл подобные тайные игры сильных мира сего схватками бульдогов под ковром. Так получается, что и вы с агграми не более чем бульдоги, и нас ты в свою свору зачислил… А вот если, к примеру…

Форзейль резким жестом оборвал собравшегося развить свою мысль собеседника.

— Я ведь не для ликбеза разговор затеял. Моя миссия подходит к концу. Вот я и решил вам последнюю, может быть, услугу оказать. Да и перед людьми вообще вину слегка загладить, насколько еще можно.

— Так, значит, есть вина?

— Она у каждого есть, кто хоть что-то в этой жизни делает. У тебя разве не было? Ты для пользы службы матросов местами поменял, и того, кто тебе больше других нравился, на том самом тралении взрывом убило. Не хочешь вспоминать, муторно тебе? Тогда и меня пойми…

С Воронцовым действительно был такой случай, и когда Антон о нем напомнил, на душе стало погано. Вроде и забылось уже, а вот снова… Нельзя не согласиться — если уж взялся хоть в какую игру играть, будь готов отвечать за проигрыш. Бывало, что и отвечали честные люди — пулей в лоб. В свой, а не в чужой, как при большевиках в моду вошло…

И он перемолчал эту минуту, дождался, пока Антон вновь начал говорить по делу.

— Я, наверное, совсем скоро отсюда уйду и, сам понимаешь, просто обязан сделать для вас все, что в моих силах. Скажи — что?

Воронцов пожал плечами. Встал, открыл дверь и вышел на широкий, с добела выскобленным ореховым настилом балкон. Облокотился о перила, долго смотрел на собирающиеся у горизонта грозовые тучи. Низкие фиолетово-багровые, обещавшие, судя по всему, жуткий метеорологический катаклизм.

После того, как они так вот поговорили — о чем он мог бы просить? Сознание одновременно неограниченных возможностей и их же бессмысленности. Вернуть их домой, к маме? Теперь уже ясно, что этого не будет. По условиям задачи. И все же он спросил именно об этом.

— Извини, но, пожалуй, не выйдет. Я со всей душой… Но давай вдумаемся… Как только космонавты вернулись к себе, ваше настоящее закончилось. Подумай сам, это же несовместимо. То будущее, в котором они уже жили, и то, что увидел Новиков, — как их совместить?

— Нельзя? — Воронцов и сам обо всем давно догадался, может быть еще тогда, когда впервые увидел Альбу и ее товарищей, но спросил.

— А разве можно? Ты же реалист.

— Я — да, а ты? Как-то ведь у них получилось? И именно то, о чем мы думаем. Коммунизм, братство народов…

Антон вздохнул разочарованно. Оперся локтями о перила рядом с Воронцовым, помолчал, глядя на завораживающее зрелище надвигающегося шквала.

— Захолустная, побочная линия… Я даже не очень понимаю, как вы с ними состыковались. Да, их звездолеты научились прорываться через пространство, как танки через «линию Маннергейма». А какой ценой? Тебе же говорили — они одиноки во Вселенной. А почему? Вся цивилизованная Вселенная оказалась на другой линии. На одной они, на другую попали аггры, на третьей — все остальные.

Антон неопределенно махнул рукой.

— Неужели так мрачно?

— А что тебя удивляет? Ведь вы примерно так и жили. В СССР. Весь мир что-то делает, решает, ошибается, даже страдает, но живет. А вы строите светлое будущее. Только оно почему-то никак не светлеет. Ты же весь мир исплавал, неужто не заметил?

— Заметил. И не только то, о чем ты говоришь, а и то, что многое у нас лучше…

Антон снисходительно цыкнул, повернулся спиной к перилам.

— Знаю, что дальше скажешь. И даже могу, черт с ним, устроить вам такой вариант. Коммунизм по Хрущеву. Есть у меня в запасе линия. Не тик в тик ваша, но совсем близкая… Без микроскопа не отличишь. Хоть сейчас. Если твоим друзьям ничего не говорить, будут в полной уверенности, что домой вернулись. Однако подумай, почему ты с детства определенные книжки любил читать? Майн Рид, Джек Лондон и Жюль Верн почему тебе милее, чем Павленко, Гайдар и Зоя Воскресенская? А в моряки зачем подался? Священные берега Отчизны горел защищать или все же мечтал об Азорских островах, проплывающих мимо бортов? Если ты на самом деле совершенно искренне презирал «свободный мир» за «железным занавесом», как излагал матросам на политзанятиях, то, так и быть, рискну в последний раз, сделаю вам красивую жизнь…

— То есть?

— То есть пробью за счет всех наличных ресурсов и не считаясь с последствиями дырку в мир вашей детской мечты, уберу оттуда ваших аналогов — тех самых вас, какими вы были бы, не встреть Андрей Ирину, а ты меня, и живите…

Дмитрий в мгновение, как говорится, ока вообразил себе сказанное Антоном. Никак оно не могло ему понравиться. Ладно, допустим, вернется он в Сухуми за день до встречи с форзейлем. Еще дней через десять-пятнадцать, и придется возвращаться в родное пароходство, ждать, нет, выпрашивать назначение, снова видеть гнусную морду завкадрами, елейную ухмылочку секретаря парткома, отправляться на ржавую коробку с совершенно никчемным фрахтом, ну и так далее… А если еще при этом помнить о бывшем и будущем…

И знать, что этот мир не просто плох сам по себе, а еще и является заведомо тупиковым… Да еще удастся ли в нем встретить Наташу?..

Но сдаваться просто так, признать, что Антон поймал его в ловушку, Дмитрию не хотелось.

— Одним словом, ты хочешь сказать, что коммунистическая идея порочна в принципе и ничего вроде справедливости, равенства, братства и «каждому по потребностям» быть не может? Но у нас действительно жить спокойнее и лучше, чем там… Я бы ну, в нормальных условиях ни за что не эмигрировал…

Антон достал из кармана потертый кожаный портсигар и, что делал очень редко, закурил толстую, в палец, папиросу.

— Ты сам сказал практически все… «В нормальных условиях»… Значит — пока не допекло. А пароход зачем строишь? Подсознательно домой не собираешься. Зачем советскому моряку личный пароход?

— Ну, я его на другой случай планировал…

— Вот тебе и другой случай. К себе вы не попадаете, и корабль действительно на неограниченное время заменит вам Замок. Но ведь всю жизнь на палубе не проживешь. Какая-нибудь Реальность, где на берег сойти можно, все равно необходима. И я предлагаю выход.