Олег Верещагин - Будьте бдительны! Сборник рассказов Страница 35

— Знаю. Всё знаю, — прошептал Верещагин, ссаживая бурно запротестовавших мальчишек на руки матери и явно к ним привязавшейся Катьке. Ему внезапно очень захотелось остаться одному — и он начал потихоньку выбираться из толпы. Ларионов спросил, оглядываясь:

— Куда собрался-то?

— Прогуляюсь, — ответил Верещагин через плечо. — Я сейчас.

Спустившийся на Воронеж летний вечер был тёплым и тихим — тихим, так сказать, от природы, потому что праздник не утихал, переместившись с центральных улиц на концертные площадки, в Дома Культуры и просто в квартиры. Уложив младших — с ними изъявили готовность остаться Юрка со Светкой — в доме Ларионовых (Ларионов-старший как бы автоматически считал, что Верещагины остановятся у него, начисто забыв, что дом Елены целёхонек), остальные отправились в город, но Серёжка с Димкой опять тихо «слиняли», на этот раз прихватив с собой и Катьку. А двое мужчин и две женщины оказались около всё того же Мемориала, где уже была возведена большая временная эстрада и собрались тысячи людей.

Эстрада была не освещена. Но потом вдруг откуда-то сверху ударил поток необычайно тёплого, золотистого света, выхватившего из темноты фигуру очень красивой девушки в легком платье, с пышной, небрежно уложенной копной волос искристого, металлического цвета. Шагнув к краю эстрады, девушка подняла руку свободным жестом и звонко, громко отчеканила…

— ВечнаяСлаваГероям!Вечная слава!Вечная слава!ВечнаяСлаваГероям!Слава героям!Слава!!!

…Что-то шевельнулось в темноте — с левого края эстрады. Все скорей угадали, чем увидел — чёрный сгусток, имевший форму человеческого силуэта. Странно холодный, безликий, но сильный голос прозвучал из тьмы:

— Но зачем она им, эта слава — мёртвым?Для чего она им, эта слава, — павшим?Всё живое — спасшим.Себя — не спасшим.Для чего она им, эта слава, — мёртвым?..

Если молнии в тучах заплещутся жарко и огромное небо от грома оглохнет, если крикнут все люди земного шара, — ни один из погибших даже не вздрогнет.

Знаю: солнце в пустые глазницы не брызнет.Знаю: слава тяжёлых могил не откроет…

…Резкий взмах во тьме — словно махнуло чёрное крыло. И девушка, ломаясь в поясе, упала на колени и спрятала в ладонях лицо. Круг золотистого тёплого света начал сужаться, тускнеть…

Но вдруг — тьму полоснула золотая дорога! Раздались чёткие, уверенные шаги. Чернота брызнула в разные стороны, и человек в форме РНВ, подойдя, поднял с колен и обнял девушку, с надеждой повернувшую к нему лицо — и в тишину упали слова сильного юного голоса, в котором звенел металл:

— …Но от имени сердца,От имени жизни повторяю:Вечная!Слава!Героям!

И голос девушки вновь зазвучал:

— И бессмертные гимны, прощальные гимны над бессонной Россией плывут величаво…Пусть не все герои, — те, кто погибли, — павшимВечная слава!Вечная слава!..

…Свет погас совсем. В темноте прозвучал звук колокола — размеренный и странный. Потом мужской голос, похожий на голос диктора ради военного времени, отчеканил:

— Вспомним всех поимённо, горем вспомним своим…Это нужно — не мёртвым!Это надо — живым!Вспомним гордо и прямо погибших в борьбе…Есть великое право: забывать о себе!Есть высокое право: пожелать и посметь!..СталаВечною Славой мгновенная смерть!

Колокол умолк. Зажглись круги холодного голубоватого света. В них стояли люди в разной форме — чэзэбэшники, регулярные военные старой армии, ополченцы, интернационалисты, казаки… Молодые мужчины и женщины, юноши и девушки. Мальчишки и девчонки… Но форма лишь просвечивала сквозь накидки, похожие на саваны, и головы стоящих были опущены.

Потом они разом подняли лица. Губы их не шевелились — но один за другим начинали звучать горькие, недоумённые голоса — казалось, над эстрадой, сталкиваясь, бьются людские мысли…

— Разве погибнуть ты нам завещала,Родина?! —

горько спрашивал молодой мужчина.

— Жизнь обещала, любовь обещала,Родина… —

тихо сказал девичий голос.

— Разве для смерти рождаются дети,Родина?! —

звоном взорвался крик мальчишки.

— Разве хотела ты нашей смерти,Родина? —

хрипловато произнёс ещё кто-то.

…Страшный грохот заставил всех вздрогнуть. Голубоватый свет погас; его сменило сплошное кровавое свечение, и на заднем плане всплыли зубчатые руины города. Верещагин почувствовал, как по коже побежал мороз, на миг он подумал: боги, неужели всё заново?! Елена сжала руку мужа.

Саваны полетели прочь. И зазвучали уже живые, настоящие голоса…

— Помнишь — ударило пламя в небо слепое,Родина?! —

спросил почти яростно парень.

— Тихо сказала:«Вставайте на помощь…», —Родина! —

почти прошептала девушка.

— Славы никто у тебя не выпрашивал,Родина! —

запальчиво и гордо сказал мальчишка.

— Просто был выбор у каждого: я илиРодина?.. —

спокойно и уверенно подытожил немолодой мужчина.

Золотые, серебряные и голубые лучи побежали по развалинам, стирая их вместе с тьмой и алым светом. Вновь появились девушка и тот парень, и они читали попеременно:

— Самое лучшее и дорогое —Родина!— Горе твоё — это наше горе,Родина!— Правда твоя — это наша правда,Родина!— Слава твоя — это наша слава,Родина!

Тишина лопнула и разлетелась в куски. Каждый в огромной толпе принял всё сказанное, как обращение лично к себе.

— Старые стихи… — сказал Верещагин, когда шум вокруг утих — словно волны откатились обратно в море. — Кажется, Роберта Рождественского.

— Ничего. Напишут ещё новые — и о нас. Уже пишут.

— Да… Мне знаешь что жаль только?

— Что?

— Что люди забудут о Великой Отечественной… Я даже чувствую себя виноватым… перед ветеранами…

Ларионов-старший не ответил. На сцене уже разыгрывалась постановка, посвящённая славянским странам, вошедшим в СССР. На фоне белорусского флага кряжистый усатый мужик пел под гитару — а сбоку от него мелькали кадры хроники времён войны — защита Минска, пограничное сражение, взятие Люблина…

— На русском поле «Беларусь» Пахал и пил взахлеб соляру, Давал на сенокосах жару… Но в бак ему залили грусть. Потом в застенках гаража На скатах спущенных держали. Скребла его когтями ржа. И под капотом кони ржали. И сотни лошадиных сил Рвались на русские просторы. Он слышал дальние моторы И каплю топлива просил. Без плуга корчилась земля. Без урожая чахла пашня. Двуглавый герб-мутант на башнях Венчал двуличие Кремля.

И, окружив славянский дом, Пылили натовские танки. Глобальной газовой атакой На Минск надвинулся «Бушпром». И встал мужик не с той ноги, Ко всем чертям отбросил стопку, Заправил «Беларусь» под пробку. К рулю качнулись рычаги. Советский гимн запел движок (Его другому не учили), И, повернув колеса чинно, Он небо выхлопом обжег. И через ноздри клапанов Втянув убитой пашни запах, Он, вздыбившись, повел на Запад Ряды железных табунов. И понеслись в последний бой Все «Беларуси» — белороссы.

На подвиг малые колеса Вели большие за собой. И странно было всей Руси, Великой некогда и смелой, Вставать за малой Русью — Белой И верить: Господи, спаси! И через поле, через мать… Опять сошлись надежды в Бресте, Где сроду с Беларусью вместе России славу добывать. И честью пахаря клянусь, Что, на бинты порвав портянки, Тараном в натовские танки Влетит горящий «Беларусь».

Люди зашумели.

— Лука-а-а-а!!! — орал кто-то одурело. — Батько-о-о-о!!!

Верещагин сказал:

— А что ни говори, а воевали мы его оружием. По крайней мере — вначале. Жаль, что не его избрали Вождём.

— Говорят, он сам отказался, — ответил Ларионов. — Смотри, Боже Васоевич. Сам приехал.

Юный глава югославской Скупщины, смущённо улыбаясь, поднятой рукой пытался успокоить людское ликование.

— Я буду говорить по-русски, — сказал он. — В конце концов, это заслуга русских — что есть моя страна, что у меня, в конце концов, целы ноги. Здравствуйте, братья…

Где-то уже шумела стройка.

По предрассветной почти пустой улице ветер гнал клочок бумаги.