Тяжёлая реальность. Игры благородных - Хайдарали Мирзоевич Усманов Страница 46

Для неё челнок был не просто средством передвижения – это был символ Империи. Слияние магии и науки, результат тысячелетий знаний и традиций, венец её народа. На нём она покидала родные земли, веря, что уносит с собой частицу величия эльфийской цивилизации. А теперь – эта величайшая машина рухнула в клочья, а первый встреченный обитатель нового мира без малейшего уважения назвал её “мусором”.

В душе Лираэль поднялось бурное возмущение, как будто что-то закипело, не находя выхода. Она ещё секунду сдерживалась – почти физически сдерживала слова, но её глаза вспыхнули холодным эльфийским светом. Она резко выпрямилась, чувствуя, как остатки прежнего достоинства заставляют её поднять голову чуть выше, чем было нужно.

– А где ты… забыл свои уши? – Вырвалось у неё сквозь сжатые губы, с холодным и ядовитым оттенком, свойственным аристократии её народа.

Она сама не заметила, как интонация обрела ту надменность, которой обучали в детстве. И сейчас она пыталась говорить так, чтобы каждое слово было вызовом, чтобы любой собеседник понял, что перед ним наследница великой традиции, а не случайная странница.

Переводчик ожил вновь. Его голос, ровный, механически-отточенный, тут же воспроизвёл её слова на чужом языке. И хотя Лираэль не понимала, как именно они прозвучали для этого парня, она ясно видела тот факт, что устройство передало не только смысл, но и интонацию.

И её намёк был понятен. Уши. Какие-то странные. Без привычных ей заострённых кончиков. Для эльфийки – это был прямой признак ущербности, недоразвитости, почти уродства. Ещё с детства ей твердили, что обычное эльфийское ухо – это знак гармонии, дара крови и наследия звёзд. А у этого существа… Их просто нет.

На миг Лираэль ощутила злое удовлетворение. Пусть он тоже узнает, что не все видят в нём загадочного спасителя. Пусть почувствует, что в её глазах он – странный, неполноценный, недостойный того, чтобы оскорблять величие Империи.

Но вместе с этим удовлетворением тут же пришёл привкус горечи. Она сама услышала в своих словах… Отчаянность. И даже внутренне испугалась… Неужели её гордость так легко обнажается и реагирует? Неужели всё, что осталось у неё в руках – это лишь надменность и обидные слова, когда сама она выглядит как оборванка на руинах прошлого?

Её душа трещала от этих противоречий. Одна половина жаждала отстоять честь Империи, другая – уже чувствовала унижение от того, что приходится опускаться до детских уколов в чужой адрес.

Парень же некоторое время смотрел на неё, не отводя от её лица своего пристального и внимательного взгляда. Лираэль ожидала вспышки гнева, уязвлённого самолюбия или хотя бы холодного отстранения. Она уже приготовилась к тому, что её выпад станет искрой конфликта. Но вместо этого уголки его губ дрогнули, и на лице появилась лёгкая, насмешливая усмешка.

Она почувствовала, как это выражение подрубает её изнутри – не гневом, а каким-то непостижимым спокойствием и уверенностью, словно он в один миг лишил её оружия.

– Уши, говоришь? – Произнёс он, голос звучал низко и глухо, но с оттенком небрежности. – У меня самые обычные. Человеческие. – Он едва заметно тронул пальцами свою ушную раковину, коротко и легко, будто демонстрировал что-то само собой разумеющееся. Затем его взгляд скользнул по её лицу, задержался на вытянутых кончиках ушей, и усмешка стала чуть шире.

– А вот… Вот с твоими… – Он слегка кивнул в её сторону. – Могут возникнуть вопросы. Слишком острые. Слишком чужие.

Переводчик, чётко и безжалостно передавший каждое слово, будто ударил её отзвуком его интонации. Лираэль невольно почувствовала, как кровь приливает к щекам. Ведь это был прямой и бескомпромиссный удар по больному месту. Она рассчитывала возвыситься над ним, выставить дикаря ущербным и уродливым, но он одним простым замечанием повернул ситуацию так, что чужой и странной теперь оказалась она сама. Его тон не содержал злобы – в этом и заключалась особая жестокость. Он говорил легко, почти весело, будто её упрёк был не более чем смешной детской попыткой “укусить”.

Она ощутила, как внутри снова сжимается узел гордости. Но вместе с тем, к удивлению, появилось и другое чувство – странная неуверенность. Она впервые за долгое время почувствовала себя не центром, вокруг которого вращается мир, а чужой в пространстве, где её собственные достоинства могут обернуться поводом для насмешек.

Потом парень сделал ещё шаг ближе, и теперь Лираэль могла рассмотреть его лицо почти вплотную. В чертах была простота и крепость, лишённая утончённой эльфийской грации, но от этого его присутствие не становилось менее ощутимым. Его усмешка не исчезала – напротив, в ней появилась лёгкая искра любопытства, будто он не столько хотел унизить её, сколько испытать, выдержит ли она обратный удар.

– Ну что, “ушастая”… – Бросил он чуть тише, будто пробуя прозвище на вкус. – Ты сама выбрала этот разговор.

И Лираэль поняла, что её попытка поставить его ниже себя обернулась против неё, лишив привычного оружия гордости. Внутри неё всё сжалось, словно невидимая рука схватила её гордость и с силой сдавила. Первое, что она почувствовала, был стыд – резкий, обжигающий, как удар хлыста. Она понимала, что сама загнала себя в ловушку, позволив вспыхнуть раздражению и не удержавшись от оскорбления. Её слова, сказанные с намерением поставить этого дикаря на место, обернулись против неё – и теперь именно она выглядела глупо, поверхностно и предвзято.

За стыдом поднялась некоторая уязвлённость. Она привыкла к тому, что её происхождение из элитной эльфийской семьи всегда давало преимущество. Тонкая линия ушей, несомненное благородство в чертах, правильная речь, облечённая магией и традицией. Всё это было частью её идентичности, тем самым щитом, который отличал её от прочих. Но здесь, перед этим человеком в звериных шкурах, её достоинства не только не произвели впечатления – они стали поводом для насмешки. Его взгляд не скользил снизу вверх, как у многих, кто встречал её раньше, а смотрел прямо, уверенно и насмешливо, словно он видел в ней не благородную наследницу, а просто растерянную девушку в изорванном костюме.

И в этот момент зародилось ещё одно чувство – странное, непривычное. Это была новая дрожь оттого, что впервые за всю жизнь она встретила того, кто не склоняется перед её родом и положением. Человека, который не испытывает ни страха, ни почтения. Это было одновременно унизительно и даже как-то… Захватывающе. В ней боролись два голоса. Один кричал, что это недопустимо, что она позволила дикарю усомниться в её величии… А другой – едва слышный, но упрямый – нашёптывал её о том, что, может