Николай Ерышалов - Каратели Пьяного Поля Страница 6

Георгий всей кожей чувствовал влажные волны тепла, исходящие от пришельца. Мухи жужжали так, словно вонзались в мозг, задевали лицо. К собственному прерывистому дыханью примешивалось чужое сопенье. Запах же сделался невыносим.

Скоро и сам точно так же запахнешь. Самого плотно облепят мухи, пока кто-нибудь не догадается прикопать твой обескровленный труп. Он не сомневался, что существо его первым ухватит как прямого виновника гибели сотоварища. Однако замер, дыхание затаил, подло надеясь, что выбор падет на попа или костромича.

В позе попа смятения не было, хоть и выглядел бледно. Губы его шевелились, молитву, что ли, творя. На миг мелькнула морщинистая лапа с шипами, но тут же обратно была втянута пустотой. А мужик вздрогнул всем телом, дернулся, как от щекотки, и вдруг, сдавленно ойкнув, выполнил в воздухе невероятный кульбит и грохнулся оземь. Тело его поехало, заскользило по мелкой жесткой траве. Бутыль выпала и расплескалась. Пиджак завернулся на голову. Жалко подрагивал голый впалый белый живот. Маузер, наконец-то, выкарабкался из кобуры, вжался в ладонь, словно тоже немного трусил.

Матрос между тем не терял даром драгоценных секунд. Зубами сорвал пробку и запустил в пузырек иглу, вытянув поршнем его содержимое. И вместо того, чтобы бежать или как-то иначе реагировать на пришельца, он плотно, словно располагался надолго, уселся на край крыльца – с той стороны, где валялся и еще не успел остыть искореженный «льюис». И ни секунды не медля, отработанным движением, словно опытная сестра милосердия – сквозь прореху или прямо сквозь ткань – вонзил вожделеющее жало в бедро. Морщась и скаля зубы, ввел под кожу раствор и оперся спиной на дверной косяк, дожидаясь, пока разыграется морфий.

Тело мужика продолжало волочиться, ухваченное, вероятно, за ногу, частично скрытую тем, что гораздый на гипотезы Гамаюнов оптической воронкой назвал. Где рывками, где равномерно и плавно, тело тащилось параллельно фасаду, мимо крыльца, мимо матроса, глядящего на самопроизвольно волочащегося мужика уже вполне безучастно.

Георгий поднял маузер. Рука плясала. Никогда такого волнения не испытывал. Стрелять он не решился. Пришелец не виден, а при такой тряске в руках скорее угодишь в костромича. Или матроса пришьёшь к стене, вместо того чтобы пришить пришельца.

Тело мужика тоже встряхнуло. И его движение вдруг прекратилось. Пришелец остановился. Возможно, задумался. Возможно, вспомнил о вчерашнем пиршестве – не остался ль внутри еще кто? Или матрос показался ему интересным объектом, заслуживающим внимания – гораздо более пристального, чем этот небольшой, перепуганный пьяный мужик. Который, словно внутренние колебания упыря судорогой отозвались в его ноге, дернул ею разок, дернул другой, и вдруг, перевернувшись на четвереньки, проворно отбежал метров на пять и вскочил.

Матрос качнул головой, чуть отклонился влево, но не так, как человек под действием собственных мышц шевелится, а пассивно, податливо, как будто его кто-то настойчиво теребил. Отстранял его голову, чтоб верней и удобней впиться шипом в шею. Вводил свои хоботки в артерии, в вены вонзал. Находя точки, наиболее благоприятные для контакта, пока обе кровеносные системы не переплелись, словно пара сообщающихся сосудов скудельных. Иногда мелькала в воздухе лапа пришельца, а то матрос на мгновение пропадал, попадая под оптическую защиту инопланетянина – довольно наивную с точки зрения земного здравого смысла, надо признать. Ибо не спасала от пуль, а в данном конкретном случае и оптически была не вполне надежна. Сквозь нее то и дело проступали контуры тела пришельца, словно в ней что-то разладилось, словно она временами давала сбой, пока не прекратилась совсем. И тогда сей внеземной вампир предстал пред своими немногочисленными зрителями в полной красе – вытянувшись на крыльце параллельно матросу, прижавшись спиной к стене, отдавшись до полного самозабвения наркотическому опьянению. Даже защиту скинул. Или забыл про нее. Или не смог активизировать ее, будучи в расслабленном состоянии.

Глаза его были открыты, в них что-то тлело голубовато. Изо рта – атрофированного отверстия, похожего скорее на сфинктер, – появился, возрос и лопнул прозрачный пузырь. Пальцы сцепились и переплелись внизу живота, словно небрежно прикрывая срамное место. Был он совсем неподвижен и, кажется, не дышал. Как и безучастный к жизни земной его компаньон. Окаянного океану матрос. Вполне покойный.

Значит, и в подвал он залез, чтобы без помех уколоться. Где его и сморил Морфей. И это продлило ему жизнь. Всего лишь на сутки.

Георгий не мог бы сказать в точности, сколько времени он простоял у крыльца. Из-за плетней, из различных укрытий и дыр высовывали головы местные жители. Тогда он быстро поднял маузер и выстрелил. Тело пришельца послушно дернулось, он, кажется, всхлипнул, словно решил очнуться в последний момент.

– Объявляю мораторий на марафет, – сказал или подумал Георгий.

Давешняя смутная мысль о пристрастиях упырей, обусловленных концентрацией алкоголя в крови безропотных жертв, проявилась отчетливей.

Из нас, троих претендентов, он выбрал пьяного мужика. Хотя, казалось бы, что нестарый еще поп, а тем более я – со всех сторон предпочтительней. А мужика он, недолго думая, променял на матроса с более конкретным продуктом в крови. Матрос, наверное, полный шприц в себя засадил. Погибать, так с музыкой, гармонией небесных сфер. Носом, что ли, они концентрацию и разновидность зелья распознают? Или иным органом восприятия?

Другое дело, зачем это им нужно. Может, пьяных они не любят? Может, пьянство у них наказуемо? Может, таков есть марсианский марксизм? Или все проще: кровь им не только служит питанием, но и пьянит. Если б они в Европе высадились, тогда бы другое дело. Может, давно бы починили свои капсулы и возвратились вспять. А тут – Россия. Разруха. Металла нет. Металлисты записались в Красную Гвардию. Спиртовые склады ежедневно грабят. Вот они и пристрастились к спиртному через нашу кровь. Стали алкозависимы. И вчерашний подарок судьбы в виде продовольственного отряда, упившегося с утра, эту версию подтверждает. Воспользовавшись оргией большевиков, упыри устроили в сельсовете свою оргию. И возможно, с похмелья теперь маются. И может, только поэтому мне удалось их так легко победить. Если так, то надо немедленно расправляться с оставшимися. Пока они не пришли в себя и не оказали более активного сопротивления.

– Сколько же их еще, этих исчадий? – сказал поп.

– Двое как минимум, – отозвался Георгий.

– По числу трупов в сгоревшей усадьбе ориентируешься?

Ориентировался Георгий по версии Гамаюнова. Однако спросил:

– А разве трупа – четыре?

– Четыре, – сказал поп. – Двое собственно Воронцовых – в супружеской спальне их обгорелые останки нашли. Няня в своей комнатенке да кухарка в людской.

– А Нина?

– Более никого на месте пожарища не обнаружено.

– Я имею сведения, что она тоже погибла, когда ваша паства усадьбу жгла.

– Ее могло и не быть в усадьбе. Она, между прочим, посещала курсы сестер милосердия. Комнатку снимала в городе. Если осталась жива, то в следственном деле это отмечено. И даже непременно должны были ее опросить. Но все дела сгорели вместе с полицейским участком. Однако установлено, что всех четверых конторщик убил. Поскольку распродавался помещик, деньги имел. Рабочих, сезонных и постоянных, и прислугу рассчитал и отпустил. Пусто было в усадьбе на тот момент.

Георгий помнил конторщика. Образованный. Из дворян. Но бедный очень. Семенов-второй. «Я, Ниночка, хоть Семенов-второй, но не второстепенный. Увидите, я ради вас горы сверну». Был влюблен. Предложение делал. Может, им наряду с корыстью двигала месть? «Ах, Нина Викентьевна. Я бы убил себя, в ответ на отказ. Но злодейство несовместно с Семеновым…» А ведь и я в те годы был убежден, что оно несовместно со мной.

– Сообщник у него был из местных, Савка – то ли он Воронов, то ли тож Воронцов, поскольку считал себя незаконнорожденным. И даже, подвыпив, на долю в наследстве претендовал.

– А что же крестьяне? Выходит, невиновны они? Что ж они ведут себя, как виноватые?

– Мародерство – чем не вина? Конторщик, чтоб замести следы, усадьбу поджог. А Савка народ взбаламутил: те и бросились всё растаскивать. Лошадей, инвентарь, припасы.

– Очень хочу встречи с конторщиком, – сказал Георгий.

– Да я слышал, убили его.

– Может быть, знаете, где мне Савку сыскать?

– Где ж ты его найдешь? – сказал пастырь. – А то ищи. Или здесь сиди, покуда сам не объявится.

– Так относительно Нины… Вы хотите сказать…

– Судьба ее неизвестна. Воронцовы похоронены на городском кладбище. Могилы Нины там нет. Надейся, сын мой.

– Я еду в усадьбу. Достаньте мне самогону, святой отец.

– Я с тобой. Ежели их двое…

– Останьтесь, гражданин священнослужитель, – перебил Георгий. – Вам еще паству вашу пасти. Очень ей пастырь нужен. И продразверстку пускай сдают. А то отряд стоит в Сенькино. С пулеметами. Только приказа ждет.