Жертвуя малым (СИ) - Медейрос Вольга Страница 42

Гвардеец-возница разворачивает колесницу, и донна, подняв руку, приветствует входящих под арку жриц и жрецов. Краем глаза я вижу, как суетятся газетчики, их стая бросается то к всаднику, то к паланкину, они о чем-то спрашивают, записывают, толкаются друг с другом. К донне не смеет приблизиться ни один, да и время для интервью неподходящее — все ожидают Императорский поезд. Процессия вливается под арку целиком, располагается широким полукругом на перроне, музыканты горделиво и чопорно поправляют свои инструменты. Наступает время ожидания.

Переступая с ноги на ногу, я жду, подавляя зевоту, вместе со всеми. С моего места отлично видно во все стороны, и это, пожалуй, единственное мое преимущество сегодняшним утром. Солнце взошло, пока мы двигались к вокзалу, его ослепительные лучи пронизывают облака, спешащие по хрустально-выпуклому небосводу по каким-то своим делам. Их тени скользят по толпе, в калейдоскопе лиц, обращенных к донне и ко мне, я замечаю сосредоточенное лицо Леты, чуть подальше, в соседней шеренге, — золотые кудри Меланиды. Коронида тоже где-то среди своих совооких однокашниц, но их головы покрыты капюшонами и лиц не различить. Мне удается разыскать взглядом даже Ксантиппу, она держит периметр в секторе мэра с домочадцами, изумрудного цвета мундир очень ей к лицу. Внезапно я ощущаю грусть. Все мои подруги там, по другую сторону, плечом к плечу с равными им, стоят и глядят белым анонимным лицом на застывшую статуей донну, недоступную как звезда и холодно-прекрасную. Глядят они и на меня: послушницу в темно-коричневом платье, с траурно-белым воротником и манжетами того же цвета, с куцыми волосами, забранными на макушке в пучок, с лицом, временами искажаемым гримасами сдерживаемой зевоты, глядят, и думают — что? Кто эта выскочка? Почему она здесь? Почему она, а не кто-то другой? Никакого права стоять за спиной Сиятельной донны я за собой не ощущала. И никакой гордости от того, что стою, — тоже. Только одно знала доподлинно: если не высплюсь, меня начинают одолевать тягостные мысли.

Последние участники процессии заняли свои места, газетчики одарили своим вниманием каждую знатную персону, попавшую в их поле зрения, конный гвардеец донны раскрыл над нами широкий зонт от солнца. И тут зазвучали вокзальные громкоговорители — пришло объявление о том, что поезд прибывает. Вскоре мы увидели его собственными глазами. Величественный черно-блестящий паровоз, украшенный гирляндами цветов, подволок к перрону три пурпурного цвета вагона, каждый с императорским вензелем, с солнечным гербом на боку. Пыхтя, могучая машина остановилась, мэр отдал знак раскатать перед дверьми первого вагона красную ковровую дорожку. Наш возница пустил лошадей шагом, второй гвардеец, конный, ехал сбоку, придерживая зонт над головой донны. Колесница остановилась у нашего края дорожки, я, согласно протоколу, спешилась. Мэр, советники и жрецы-настоятели пяти храмов встали рядом с колесницей. У дверей вагона с зонтиками наготове поджидали офицеры городской стражи. Газетчики толпились поблизости, толкаясь и перешептываясь.

Из брюха вагона раздался лязг — проводники снимали с двери засовы. И тут же ожили громкоговорители, заполнив привокзальную площадь сусально-восторженными завываниями ведущего:

— В год 248 со дня Воздвижения Купола, в 3-й год правления под девизом «Нравственного совершенствования» Его Императорского Величества Василия XIII Непоколебимого, да хранят боги его царственную жизнь многие лета, город Саракис провинции Кия приветствует Его Императорское Высочество, двоюродного брата-кума Божественного, воплощенного Душеводителя, Лучезарного домина Турмса Августа Климента Блистательного! Преклоним колени, братья и сестры, перед Лучезарным домином и Ее Императорским Высочеством, троюродной племянницей Божественного, верховной жрицей Похищенной, Сиятельной доминой Ингой-Кармой Фредерикой Франческой Несравненной!

Пурпурная дверь вагона распахнулась, нарядная проводница сноровисто раскрутила опускающий лестницу рычаг и тут же скрылась в глубине тамбура. Краем глаза я заметила, как шевельнулась донна, делая шажок к спуску с колесницы, и тут же внимание мое приковал Лучезарный дон, возникший в распахнутом проеме.

Одетый в белоснежный с золотыми эполетами мундир, он был ослепителен. Небрежно махнув замершей толпе, он повернулся закрытым белой маской лицом к донне и послал ей воздушный поцелуй. Люди ахнули, грянула музыка, громкоговорители, утопая в елее, источали похвальбы в адрес двоюродного брата Божественного. Дон с изяществом принялся спускаться по лестнице, донна двинулась ему навстречу. Офицер с раскрытым зонтом едва поспевал за проворным доном.

Лиры звенели, гобои гудели, барабанная дробь отдавалась дрожью в затылке. Донна и ее элегантный родственник сошлись ровно посередине ковровой дорожки, она протянула ему руку, он, преклонив колено, белыми губами маски прикоснулся к ее перчатке. Газетчики и штатные художники, как хищные коршуны, подергивали длинными треугольными рукавами, торопясь зарисовать сцену. Мне с места двигаться по протоколу было не положено до тех пор, пока мэр и жрецы не приветствуют дона Августа. Обняв мою наставницу за талию, он развернул ее лицом к толпе, вскинул руку в приветственном жесте, и тут же со стороны ожидающих по широкой красивой дуге взметнулись в воздух десятки белых голубей. Дон кивнул, взмахнул ладонью еще раз, и одна из голубок опустилась ему на предплечье. Смеясь, он передал птицу донне. Мэр и жрецы подступили к нему, становясь на колени за благословением, он называл каждого по имени и должности и протягивал обе руки, чтобы помочь подняться. Когда последний из советников получил свою порцию внимания, я подошла к дону и, скромно потупившись, преподнесла ему трость на бархатной подушке.

— Железное дерево! — оценил Лучезарный аристократ. Голос у него был низкий, хрипловатый, сильный и томный, как хорошо выдержанный коньяк. — Знаешь, чем меня порадовать!

Донна вежливо кивнула, когда он обнял ее в знак благодарности и крепко прижал к себе.

— Моя дипломница, Кора, — представила она меня, и дон, глянув лукаво, потрепал меня по волосам рукой в белоснежной перчатке.

Трепеща, я отступила донне за спину и осталась стоять там, в относительно безопасной позиции стороннего наблюдателя.

Громкоговорители, преодолевая музыку, объявляли имена и чины прибывших с Лучезарным доном персон. Он привез с собой целый штат секретарей, личную гвардию, казначея и нескольких старших жрецов своего храма. Девушки в его свите все, как на подбор, были длинноногими, благоухающими дорогими духами красавицами-грациями, и я устыдилась собственной заурядности. Когда поток гостей иссяк и все они выстроились на ковровой дорожке, девочки-неофитки нашего храма с поклоном поднесли дону красиво расписанные чаши с рисовыми зернами и солью. Лучезарный аристократ, а за ним и донна ритуально разбросали горсть того и другого в честь будущего урожая. Стоя за левым плечом Сиятельной наставницы, я исподтишка разглядывала ее дядю. Как и у всех других аристократов, у него была стройная, хорошо сложенная фигура. Тщательно расчесанные белые волосы, на несколько оттенков светлее, чем у Соля, схвачены серебряными заколками в струящийся по спине хвост. Длинные аметистовые серьги в ушах придают озорной блеск серым глазам, сверкающим в прорезях маски как горный хрусталь. Элегантностью манер он превосходил Соля безмерно. И, безусловно, к донне, своей племяннице, дон питал особое расположение. Он действительно не упускал случая ее «облапать», как выразился ночью мой квартирант. Она, впрочем, ничем не намекала, что ей не нравится.

Мэр подал знак, и музыка утихла. Дон выступил вперед, увлекая за собой мою наставницу, и низким, хорошо отрепетированным голосом приветствовал горожан. В этом году, отметил он, Саракис оказался первым на пути традиционного маршрута, посвященного молитвам о будущем урожае, не случайно. Вот уже около полугода в этом славном городе в самом сердце Империи живет его возлюбленная племянница, несравненная и блистательная донна Фредерика, семейное сокровище, и он, ее дядя и брат Божественного, счастлив объявить, что вскоре Сиятельная донна будет провозглашена богиней Подземного чертога и возведена в приличествующий ей по рождению ранг. С этой целью была пересмотрена освященная веками процедура объезда императорских земель, с этой же целью он, Лучезарный дон, наделенный правом говорить от имени своего Божественного брата, да продлят боги его ослепительную жизнь на многие лета, намерен провести местный праздник Лемурий с таким размахом, какого город не знал со времен своего основания. И полагается он в этом грандиозном замысле на энтузиазм и поддержку добродетельных граждан во главе с достопочтимым мэром Евгением и советом благородных жриц и жрецов пяти храмов. Да здравствует Император! Да сияет вечно над Его челом Солнечная корона, освященная милосердным светом верховного божества! Да продлится бесчисленное множество лет благодатное правление Божественной Семьи!