Gamma - Цели и средства Страница 71

Он знакомо наморщил нос.

— Оно по–прежнему не пачкается… У нашего «на ты» истек срок годности?

Нарцисса оглянулась на мужа и положила ладонь на черный рукав.

— Северус, позаботься о мальчике, хорошо?

— Помнишь?

— Помню.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Проводив клиента до двери, Хильда, улыбаясь, вернулась к Нарциссе.

— Чуть не забыла, дорогая! Заходил твой мальчик, сказал, что Люциуса выписывают послезавтра.

Нарцисса рассеянно кивнула и отошла.

Дрянь!

Эгоистичная шлюха! Как ты могла, когда… когда Люк…

Глотая слезы, она раскрыла большие портняжные ножницы и сжала широкое лезвие. Кровь потекла по запястью, закапала вниз, на разложенные выкройки серой школьной мантии. Дрянь…

Убрать пятна и спрятать порез было делом пары минут. Еще пять минут ушло на то, чтобы отпроситься у Хильды на неделю. Горячка с формой подходила к концу, последние несколько дней они как‑нибудь обойдутся без нее. Люк… Они уедут. Она увезет его в Борнмут, он ведь так любит море. Они снимут маленький коттедж, он будет дышать свежим воздухом и есть фрукты, и, может быть, ему станет получше. Она загладит свою вину.

Десятого сентября Люка увезли в хоспис. Спрашивать о Смите у Хильды Нарцисса не стала.

Первая заповедь драконолога. Не спорь с директором!

… ну а что мне там делать‑то было? Цветочки эти, памятник мраморный… Не ты это, там тебя и нет, одна палка эта чертова…

Люциус умер четвертого января. Елка в гостиной только–только начала осыпаться.

Тело лежало в прощальных покоях, обмытое, облаченное в новую мантию и готовое к погребению. Нарцисса отдавала мужу последний долг так же безропотно, как ухаживала за ним последние годы – и как шла с ним рука об руку тридцать лет их брака. День похорон назначен, приглашения подписаны и разосланы, Драко уехал забирать «кузину Нимфадору», а его девочка – Нарцисса так и не привыкла к тому, что «девочка» уже три года носит их фамилию, – оказалась достаточно тактичной, чтобы не попадаться свекрови на глаза.

Большая ель поблескивала рождественским нарядом в тусклом утреннем свете. Люк все‑таки успел полюбоваться на нее напоследок – он всегда любил Рождество… Она провела рукой по зеленым иглам, и те остались у нее в ладони колючей невесомой кучкой. Серебристо–голубой шар закачался на голой ветке, тихо наигрывая «Волшебную ночь».

— Фитилек сгорел дотла,[5] – одними губами прошептала Нарцисса. – Фитилек сгорел дотла…

Он начал сдавать сразу после поражения, которое теперь принято называть победой. После бесконечных допросов, слушаний, обысков, протоколов, после веритасерума, после копания легилиментов аврората в их воспоминаниях… Все грязное белье было выпотрошено, все скелеты из шкафов вынесли на белый свет и разобрали по косточкам. Самые сокровенные, самые постыдные воспоминания перетряхнули на процессе столько раз, что даже боль притупилась и ушла куда‑то. Осталась только решимость стиснуть зубы и терпеть, держаться, в сотый раз повторяя одни и те же показания. Ради семьи. Ради Драко…

Люк не выдержал. Поражения, позора, унизительной жалости победителей – Поттер, не кто‑нибудь, выступал на суде в их защиту, и она чувствовала, как задыхается муж всякий раз, когда мальчишка со шрамом занимает свидетельское место. Не выдержал атак своры журналистов, когда только серебряная удавка на шее удерживала Нарциссу от применения непростительных. Но главное – бездействия и беспомощности. Он, энергичный, изворотливый, хитроумный, уверенный, НИЧЕГО не мог противопоставить происходящему. НИЧЕГО не мог изменить…

А потом – забвение. Страшный первый год, она казалась себе тогда собственным призраком, блуждающим по разоренному дому. Внезапно обрушившаяся бедность, когда она распродавала тайком от мужа сначала драгоценности, а потом книги, мебель, платья. Когда Драко искал и не мог найти работу, потому что никто не хотел связываться с отродьем проклятого семейства. Когда Люк сломался окончательно. Год в Азкабане, гнев Лорда, вереница бессонных ночей, страх за мальчика и за собственную жизнь, глумление недавних прихлебателей – все это навалилось разом и раздавило его.

Сначала она надеялась. Уповала на целительное время, на то, что Люк повеселеет, когда все наладится… Но то ли все налаживалось слишком уж медленно, то ли Люк слишком замкнулся на своих переживаниях, то ли ноша и впрямь была не по силам – так или иначе время шло, а Люк продолжал просиживать дни в кресле, уставившись в окно пустым взглядом.

Она не знала, тогда ли, позже ли клубок из черных мыслей, несбывшихся надежд и непрощенных обид поселился внутри Люка хищной и жадной тварью. Слепые в своем стремлении отгородиться от унизившего их мира, они обратились к целителям лишь тогда, когда тварь опутала своими щупальцами все жизненно важные органы. Слишком поздно.

На полгода в больнице ушли две трети библиотеки и старинный рояль из малой гостиной, зато целителям удалось приостановить развитие страшной хвори, перед которой равно бессильны маги и магглы. Люк вернулся чуть ожившим и даже начал немного набирать вес, хотя старые мантии все равно пришлось ушить. К счастью, Нарцисса к тому времени научилась делать это совсем незаметно.

Она нашла работу раньше сына: безошибочный вкус и умение красиво одеваться оценила мадам Малкин и пригласила ее в ателье. Люку, конечно, пришлось плести про уроки танцев – она так до конца и не узнала, поверил ли он этой нелепой выдумке. Драко, для которого мысль, что мать содержит семью, была хуже «круциатуса», с удвоенной энергией принялся обивать пороги – и неожиданно ему повезло. Ксенофилий Лавгуд, старый чудак, дочь которого провела столько дней в подвале Малфой–мэнора, взял его в свое крошечное издательство.

Лечение по–прежнему требовало денег, и дом продолжал пустеть. Спальню Люка и главные комнаты она старалась оставить по возможности нетронутыми, чтобы не расстраивать мужа, но дальние покои закрывались один за другим. Нарцисса без сожаления, даже с какой‑то отчаянной радостью расставалась с вещами: громоздкая мебель и тяжелые ковры затягивали ее назад, в прошлое. То прошлое, за которое так цеплялся Люк, а вслед за ним – и Драко…

Драко работал как проклятый, сутками сидя над правкой и версткой статей о морщерогах, нарглах и прочих невероятных тварях. Однажды она в шутку предложила ему написать о кнаттлях – невидимых паразитах, которые заводятся в кошельке и пожирают монеты. Он посмотрел на нее круглыми глазами – и написал. Статья вышла в апрельском номере, и Лавгуд честно выплатил Драко гонорар. Дальше – больше. Острый язык сына неожиданно нашел применение, и вскоре «Квибблер» из ежемесячника стал еженедельником, заработок Драко заметно вырос, а сам он стал днями и ночами пропадать в издательстве.