Светлые века - Йен Р. Маклауд Страница 37

ухом в смутной надежде услышать какой-нибудь другой звук, кроме шума колес, что стремительно мчали нас по рельсам вперед и вперед. Высота ящика составляла всего около полутора ярдов, и примерно такими же были глубина и ширина. Взрослый мужчина мог бы обхватить его руками – возможно, даже поднять; я будто бы слыхал, что эфир сам по себе не имеет веса. Но я понятия не имел, зачем каждый ящик нужно было укутывать в солому и укладывать в длинный отдельный вагон-платформу, ведь в физическом смысле их совершенно точно можно было сложить рядышком. Сероватые комочки, прикрепленные к защелкам со скобами с каждой стороны ящика, которые я в темноте принял за висячие замки, оказались печатями из глины. Ее горстями нашлепали в местах соединения и оставили сверху оттиск. Завитки и фигурки напомнили о крошечных восковых печатях на горлышке каждого пузырька с эфиром в сейфе грандмастера Харрата. Я рассеянно начал отламывать ногтями кусочки глины, пока защитное заклинание не выпустило в меня холодный, внезапный разряд, и я съежился, чувствуя, как слабеет мочевой пузырь и брюки пропитываются влагой. Притулившись в дальнем углу платформы, обхватив дрожащими руками колени, я таращился на ящик, пока туман не рассеялся окончательно.

Время шло, мое путешествие все длилось. Пейзаж преобразился: теперь поезд ехал через широкие равнины и поля, где солнце играло на вспаханной земле. Аромат воздуха сделался богаче. Появились огромные фруктовые сады, где росли водяблони с замшелыми листьями. Их резко вздернутые ветви, пока что лишенные своего распухшего бремени, в ярком свете выглядели словно выстроившиеся рядами черные кормила. На фоне послеполуденного неба начали появляться высокие странные сооружения, к которым были приделаны огромные штуковины, похожие на паруса. Каждое такое сооружение располагалось на возвышенности, а рядом были шлюзы и пруды, причем одни отражали молочное сияние полудня, а другие отбрасывали тени, похожие на облачка дыма. Несомненно, это были эфирные отстойники, а башни поблизости могли быть только ветряными мельницами, вытягивающими эфир из менгиров, на которых сами же восседали.

По мере того, как появлялись все новые ответвления железной дороги, ритм движения поезда утрачивал равномерность. Приближался вечер, и витающие в воздухе запахи опять изменились. Мимо с грохотом проезжали другие составы, надо мной мелькали черные головы их локомотивов. Что случится, когда мой поезд наконец-то остановится? Какое оправдание я смогу предложить, когда меня обнаружат? Но платформы, подергиваясь, ехали все дальше, и небо потемнело; его как будто вымазали сажей, спрятав звезды и луну. Я опять выглянул за край платформы. Сперва увидел только стены, крыши и дома – фрагменты пейзажа столь тусклого и унылого, что во мне проснулся страх: уж не следует ли поезд по кругу обратно в Брейсбридж? Но дальше, сверкая на черных краях небес, виднелись ореолы немыслимого сияния. Это совершенно точно должен был быть Лондон. Любой неотесанный провинциал вроде меня знал, что во всей Англии нет другого такого громадного, красивого и уродливого города. Платформы задергались, а потом поезд катастрофически резко остановился. Мы замерли посреди моря рельсов, освещенных газовыми фонарями. Я пригнулся, услышав хруст гравия от чьих-то шагов.

– …точно что-то почувствовал в одной из платформ пару часов назад. Я все-таки думаю, нам надо…

Шаги прекратились. Мужчина громко сплюнул.

– И чего, предлагаешь проверить каждый гребаный вагон? – раздался другой, пронзительный голос.

Теперь они шли мимо моей платформы. Я почувствовал запахи пота и табака.

– Можем выпустить дружочков, мм? Пусть засранцы нюхнут воздух.

Когда хруст их шагов достаточно удалился, я рискнул выглянуть. Кочегар был долговязым, паровед – пузатым и низеньким. Рельсы слегка загибались вовнутрь, и я видел, как эта парочка приближается к крытому вагону в дальнем конце поезда. Затем раздался приглушенный лай, за которым последовал грохочущий скрежет – открылись двери вагона. Я пробрался через солому к дальнему борту платформы и не то спрыгнул, не то вывалился на рельсы, позволив инерции падения унести меня вниз по склону насыпи – покорился силе тяжести и очутился в скопившемся за целый век мусоре, в жгучих зарослях кукушечьей крапивы, откуда рванул к забору, а сердитый вой и лай отпущенных на волю злопсов становился все громче за моей спиной. Звери едва не цапнули меня за пятки, когда я ухватился за ржавые цепи и начал карабкаться вверх. Перевалившись через забор, упал и опять побежал.

Темная земля то поднималась, то опускалась, из-за чего бежать было трудно, за ямами следовали холмики, во впадинах я кубарем валился в грязь. Постепенно во тьме впереди проступили огоньки. Грязная почва сделалась тверже, а воздух, который временами становился настолько дурным, что я едва мог дышать, наполнился туманом и дымом. Я очутился в лабиринте переулков, застроенных какими-то зданиями. Он сбивал с толку, но я, повинуясь чутью, все еще боясь злопсов, весь грязный и одурманенный болезненными ожогами кукушечьей крапивы, как-то выбрал путь, ведущий вверх. В большей части Брейсбриджа – даже в беднейших кварталах – застройка была кирпичная, а здесь многие дома оказались деревянными, с плетеными и обмазанными глиной стенами, которые укрепляли, переделывали и снабжали подпорками, когда они начинали протекать, проседать и рушиться. Окна были закрыты ставнями или затянуты вощеной бумагой, а фасады стремились сойтись друг с дружкой, как брови призадумавшегося склеротика. Вокруг безраздельно царствовали гниль, сырость и ветхость.

Люди тоже были другими – те немногие, кого я видел. Лица мелькали в окнах. Звучали голоса. Я чувствовал, что за мной наблюдают, следят, что пространство впереди меня расступается, а позади – смыкается, пока я ковыляю по ступенькам и бреду через вонючие сточные канавы. Я сражался с развешанной мокрой стиркой. Один раз, не сомневаюсь, чьи-то руки схватили меня за плечи. Раздался дикий хохот. Но преследователи отстали, когда я опять побежал.

Наконец я обнаружил, что стою, сгорбившись и задыхаясь, на какой-то площади. Обрамлявшие ее здания выглядели неровными, в их недрах мерцали огоньки. Просачиваясь сквозь ночь, смешиваясь и усиливая друг друга, до меня доносились звуки и запахи жизни: крики и грохот ведер, вонь подгоревшего жира, жареной рыбы и плохой канализации. Люди жили здесь, как и повсюду. Терзаемый одиночеством, я побрел туда, где на тротуар капало из старой колонки. Я повернул ручку и погрузил лицо и руки в потоки воды со странным привкусом. Промокший до нитки, чувствуя, как кружится голова, снова окинул взглядом площадь, окруженную стенами, похожими на сломанные зубы, с их бледным светом, который делался то ярче, то тусклее и плавно перемещался с места на место. Затем тень, похожая на человека, приблизилась ко мне и заскребла ботинком по мостовой. Что-то ударило меня