Светлые века - Йен Р. Маклауд Страница 38

– Послушайте… – прохрипел я, раскинув руки, когда массивные здания начали древний, неуклюжий танец вокруг меня. – Я здесь новенький. Это же Лондон? Я не знаю, куда…

В меня попал камень побольше.

– Я просто пытался…

И еще один. Камни скрежетали под подошвами ботинок.

– Гражданин, чья это вода?

– Чего?

– Отдай ее обратно.

Все расплылось, когда еще один камень ударил меня по голове. Затем тень набросилась. Руки обвились вокруг моей шеи, и какой-то твердый предмет, кулак или еще один камень, ударил меня в лицо.

Я где-то лежал, мои глаза слиплись и покрылись коркой, что-то грубое было надо мной, что-то угловатое подо мной. Но я все равно время от времени переставал что бы то ни было чувствовать. Надо мной возвышался новый Брейсбридж, чудовищный и преображенный. Огни мерцали на краю поля зрения, когда здания начинали танцевать. Отовсюду доносились голоса и какой-то грохот. Я снова был у себя на чердаке, а мама на кухне крутила колесо, поднимая вешалку для белья. Затем она вышла на лестницу, поднялась на чердак и, склонившись надо мной, начала трясти и кричать, возвышаясь в зловонном дыму, вопить, что уже слишком поздно…

Вода из той же колонки, откуда я пытался пить – почему-то я мгновенно узнал ее затхлый привкус, – плеснула мне в лицо. Меня усадили, схватив за плечи. Мальчик – нет, худощавый парнишка – сидел передо мной на корточках, в руке у него была оловянная кружка, а за спиной мерцала свеча и витал голубой дым, очерчивая некое расширяющееся пространство.

– Как тебя звать?

– Роберт Борроуз.

Он склонил голову набок.

– Повтори, гражданин?

У него был странный выговор.

– Роберт Борроуз. Я из Брейсбриджа.

– Это где?

– В Браунхите. На севере. Хочешь сказать, что не слышал о нем?

– А я должен был слышать? В нем есть что-то прекрасное и особенное, м-м? Значит, ты Робби, да? Я Сол, кстати говоря.

Я изучил лицо Сола-кстати-говоря в этой странной полутемной комнате. Оно было смуглым, угловатым и костлявым. Бледно-голубые глаза сияли. Он был одет в лохмотья, которые, тем не менее, выглядели шикарно – свеча и бледный рассеянный свет непонятного происхождения позволяли рассмотреть яркие цвета и тесьму. Возможно, давным-давно – до того, как эти вещи оказались на свалке, – их носил какой-нибудь вельгильдеец.

– Это же Лондон?

Он усмехнулся и ответил с хрипотцой:

– Гражданин, да ты и впрямь заблудился? Вот бедолага. Робби из… как бишь его там… Брысьбриджа?

Я не стал поправлять. Мне теперь было все равно, как называют Брейсбридж. И мне нравилось, как звучит мое новое, чуть-чуть другое имя. Робби…

– Почему ты меня ударил?

Сол снова усмехнулся. Полез в карман, достал помятую сигарету.

– А ты почему пил воду из колонки? Не то чтобы она принадлежала мне лично, разумеется. Любому очевидно, что вода не может принадлежать одному человеку. Она приходит с неба, ага, в точности как зерно – из земли. Но если учесть, как идут дела в здешних краях в Нынешнем веке, становится яснее ясного, что ты не мог просто так взять и напиться… – Сол склонился над свечой в банке из-под джема и задул ее, превратив в струйку дыма, а я в это же самое время безуспешно пытался разобраться в услышанном. В отблесках света я заметил у него на левом запястье волдырь и испытал некоторое облегчение. Вокруг моего нового знакомого виднелись обрывки бумаги, сотнями приколотые к балкам, стенам и изредка встречающейся мебели. – И зачем вообще ты притащился в Истерли?

– Ты же вроде бы сказал, что это Лондон?

– Я? – Он усмехнулся. – Я не говорил.

– Так Лондон или нет?

– Почему бы тебе не взглянуть?

Сол рывком поставил меня на ноги. Голова кружилась, пока он тащил меня по длинному, заполненному пыльным хламом помещению – стропила высились над нами строем опасных бритв, – к огромному, осыпающемуся отверстию в кирпичной стене, которое по размеру с лихвой превосходило любой дверной проем.

Я встал на краю, пошатываясь.

– Ну? – спросил Сол. – Ты этого хотел?

Что за вид был внизу, что за звуки. И огни, огни повсюду.

II

В то первое лето, в той комнате наверху, я никак не мог налюбоваться. Вид менялся каждое мгновение, каждый час. Озаренные газовыми фонарями железнодорожные пути на сортировочной станции Степни, дымящаяся громада Истерли, в отдалении – купола и шпили Норт-Сентрала, зеленая дымка Большого Вестминстерского парка, невероятно хрупкое кружево высоченной Халлам-тауэр, чей эфирированный фонарь изливал в лондонские небеса дивоблеск, оборачивавшийся то тьмой, то ослепительно белым сиянием.

На рассвете корабельные гудки, ревуны и боцманские дудки хором запевали по всему Тайдсмиту, перекликаясь друг с другом. Вскоре присоединялись суда, стоявшие на рейде в более глубоких каналах, где их лоцманы ждали начала прилива; звуки делались все громче, пока сам воздух не начинал вибрировать. Затем голуби вспархивали со своих насестов, петухи начинали кукарекать, свиньи в загонах – визжать, и кружились первые чайки, а из Кента с грохотом прибывали молочные поезда.

Я открывал глаза, мгновенно понимал, где нахожусь, откидывал свое «одеяло» из мешковины и проверял, проснулся ли Сол. Затем мы оба, балансируя на пятках на краю обрыва, за которым бурлила жизнь, соревновались, чья струя улетит дальше. Целые семьи просыпались, когда мы спускались по приставным лестницам в главный лестничный колодец, распугивая кошек, крыс и спящих пьянчуг, закладывая виражи, подныривая под притолоки, и в конце концов скатывались в Кэрис-Ярд, где в тумане и дыму уже лязгала пресловутая колонка. Раздавался лай собак, утренние хриплые возгласы торговцев, предлагающих покупателям хлеб, устриц и мелкую треску с пылу с жару, крики мальчишек-разносчиков газет и громыхание тележек с фруктами и овощами. Ничто в этом солнечном свете, в этой суете не могло выглядеть по-настоящему уродливым, даже в печально известном лондонском Истерли. К тому же наступило лето, и удивительное количество деревьев, сорняков, лоз и цветов тянулись навстречу солнцу. Припоминаю, что в те времена, в Минувшем веке, Истерли был теплым, зеленым и полным молодой поросли.

Ниже по склону лежала Докси-стрит. По ней следовали трамваи, экипажи, фургоны, повозки и возовики – гильдейцы всех мастей отправлялись заниматься ежедневной работой в доки Тайдсмита. Еще там были бары, отели с дурной репутацией и пансионы, чьи хозяева не входили в гильдии, ломбарды и конторы, занимавшиеся товарами разного происхождения, проститутки, которые каждое утро нежились на солнышке на ступеньках и в дверных проемах, очаровательно растрепанные после ночных трудов. Это были тучные годы,