Лидия Конисская - Чайковский в Петербурге Страница 38

«Новый балет!., событие в музыкальном муравейнике!.. Как и всегда, масса довольных и масса недовольных! С одной стороны — прелесть, восторг. А с другой — неудовлетворенность и ехидное шипенье с искривленной улыбкой на устах: „Н–да!.. Костюмы действительно хороши… Но что же тут мудреного? Ведь денег не жалели, а с деньгами можно сделать какую угодно обстановку!"».

Далее автор, разбирая написанное на афише, сетует на смешение «французского с нижегородским». Потом насмешливо излагает содержание балета, танца пролога и заканчивает: «Впрочем, это сказка! И, по прологу, сказка скучная».

«Сельский вальс… Грациозно, живописно и скомпоновано с большим вкусом». «Понравился публике, за что г. Петипа и был вызван». «Большой танец с балериной Брианца и фрейлинами. Принцесса — Брианца забивает «стальным носком» фрейлин, которые тем не менее… не унывают и мило танцуют, несмотря на их траурные тюники. Тут танцы трудно исполняются под музыку, лишенную ритма. А ведь и на балу танцевать без такту невозможно. Этот танец со стороны музыки можно назвать бестактным».

Довольный своим каламбуром, автор продолжает в таком же роде:

«…Это нагромождение прелестных картин с чудными декорациями, роскошными костюмами — калейдоскоп, ослепляющий зрителей. Это именно сказка… для детей и для старичков, пришедших в состояние детства… а балета, как мы его понимаем, нет! Это полный упадок хореографического искусства!»

Наконец — о музыке: «Что же касается музыки г. Чайковского, то она блестит оркестровкой, всегда изящной и прозрачной, но… но… для балета она все‑таки неподходяща. В зрительном зале ее называли то симфонией, то меланхолией».

Впрочем, не все рецензии так убийственны. М. Иванов — музыкант и даже немного композитор — в рецен–Айи, Помещенной в «Новом времени», отмечает, что Музыка «Спящей красавицы» «составляет теперь самое крупное явление в музыкально–театральной области», и дает очень высокую оценку ряду номеров балета.

Ларош называл «Спящую красавицу» «перлом творчества Чайковского» и считал, что она «представляет высшую точку, до которой покамест дошла глинкинская школа, ту точку, на которой школа уже начинает освобождаться от Глинки и открывать новые горизонты».

Так же доволен был премьерой, состоявшейся 3 января, и В. П. Погожев:

«Успех был огромный. Поэтическая музыка движущейся панорамы, чудный вальс и множество других интересных номеров партитуры, без преувеличения можно сказать, очаровывали слух. Петипа превзошел себя в сочинении танцев и групп. Артисты также отличились, и как сама Спящая красавица — Аврора — госпожа Карлотта Брианца, так и прочие персонажи вызывали восторг. Помню, особенно была мила маленькой кошечкой танцовщица Андерсон…»

«Кошечка» и по словам Чайковского была прелестна. Вечером после спектакля Петр Ильич сказал своим домашним:

«Нет, кошечка‑то какова! Лучше придумать трудно!»

Мария Андерсон была молодая талантливая балерина с трагической судьбой (впоследствии от спиртовой машинки для завивки волос в артистической уборной на ней вспыхнула тюника, и она получила такие ожоги, что ей пришлось оставить сцену).

Она была первой исполнительницей Кошечки в «Спящей красавице» и Куколки в «Щелкунчике». Как многие артисты, она обожала Чайковского и так писала о нем: «К Петру Ильичу было какое‑то особое чувство — чувство благоговения.

Балерина Карлотта Брианца.

…Мне казалось, что он защищен от мира инстинктивным сознанием своего достоинства и необычайной свободой духа».

С каждым днем, с каждым представлением возрастал успех «Спящей красавицы». Петербуржцы стремились посмотреть новый балет. Приобрести на него билеты было все трудней и трудней. Музыка его скоро стала так популярна, что вальс, да и многие другие номера звучали и на концертных эстрадах, и в домашнем фортепианном исполнении.

В шутку рассказывали, что знакомые, встречаясь на улицах Петербурга друг с другом, говорили не «здравствуйте», а «видели вы „Спящую красавицу”?»

Уже на репетициях балета в театре начались разговоры о том, что Чайковский к следующему сезону должен написать оперу. И неудивительно, что в туманном Петербурге родилась мысль о том, чтобы воплотить в музыке одно из самых странных созданий великого поэта, рассказ, действие которого происходило в Петербурге.

В дни перед премьерой балета решался вопрос, согласится ли наконец Петр Ильич писать «Пиковую даму». Много раз и раньше возникал об этом разговор. Модест Ильич пытался уговорить брата создать оперу, либретто которой он разрабатывал, но Петр Ильич категорически отказывался.

Дело в том, что уже несколько лет назад, примерно в 1885 году, директор театров И. А. Всеволожский стал мечтать о постановке в Мариинском театре оперы на сюжет пушкинской «Пиковой дамы». Музыку согласился писать молодой композитор Н. С. Кленовский, либретто же было заказано Модесту Ильичу Чайковскому, который гогда уже считался опытным драматургом. Он успел сделать только две картины оперы, когда Кленовский отказался писать музыку на сюжет, казавшийся ему, видимо, слишком трудным.

И тогда снова возникла мысль, приходившая Модесту Ильичу не раз: музыку к «Пиковой даме» должен писать Петр Ильич, и никто другой!

А Петр Ильич относился к этой идее брата, о которой он знал давно, по–разному. Один раз он отвечал на его уговоры: «…я нисколько не жалею, что не буду писать „Пиковой дамы"». А позже вдруг в одном из писем проскользнуло, что он «позавидовал», что не пишет эту оперу.

В декабре 1889 года у Всеволожского собралось много народа. Были оба брата Чайковские, Погожев, кое‑кто из декораторов, из монтировочной части. Модест Ильич читал сценарий, много спорили, обсуждали будущую оперу.

Петр Ильич дал согласие писать музыку. Были сделаны кое–какие изменения, прибавлена сцена у Зимней канавки, действие перенесено из XIX века, как это было в повести Пушкина, в XVIII век. Петра Ильича торопили поскорей приниматься за работу.

В этот раз Чайковский остановился не в гостинице, а у брата—на Фонтанке, 24. Были как раз ученические каникулы, и он много времени проводил со своими племянниками Владимиром (Бобом) и Юрием Давыдовыми.

И здесь, в доме на Фонтанке, было много разговоров о будущей опере. Петр Ильич все больше увлекался мыслью создать музыку на уже захвативший его сюжет, но спорил с братом из‑за деталей. Долго решали: должен ли Герман сойти с ума или умереть и какая судьба ожидает Лизу.

Чайковский считал, что и Герман, и Лиза должны погибнуть. Модест Ильич настаивал на благополучном конце.

Петр Ильич, уже увлеченный предстоящей работой, торопился уехать из Петербурга; здесь писать музыку ему никогда не удавалось. Необходимо было одиночество.

К отъезду Чайковского за границу, где в полном уединении он рассчитывал написать оперу, либретто первого действия было готово, либретто остальных действий Модест Ильич впоследствии высылал брату, как только заканчивал их.

14 января 1890 года Чайковский уезжал из Петербурга в Италию — во Флоренцию. Друзья и родные провожали Петра Ильича. Он был очень взволнован и весел. Амалия Васильевна Литке и Анна Петровна Мерклинг — его двоюродные сестры — приехали с букетами цветов, что придавало проводам особую торжественность.

Несмотря на то что эта самая «петербургская» из опер создавалась вдали от родины, связь композитора с Петербургом не прерывалась. Модест Ильич посылал картину за картиной и делал это так своевременно, что не задерживал брата ни на один день. Только закончит Петр Ильич одну картину и вечером в письме выражает беспокойство, что же он будет делать завтра. А назавтра с утренней почтой уже приходит либретто следующей!

О своей работе Чайковский тоже регулярно сообщал брату и друзьям. Трагический сюжет оперы захватил его: ему казалось, что он переживает, как он писал Глазунову, «очень загадочную стадию на пути к могиле. Что‑то такое совершается внутри меня, для меня самого непонятное». Он жил жизнью своих героев: «Сегодня писал сцену, когда Герман к старухе приходит. Так было страшно, что я до сих пор еще под впечатлением ужаса». Он плакал, когда написал сцену смерти Германа, и объяснял это тем, что Герман был для него «настоящим, живым человеком», причем очень ему симпатичным.

Вместе с Чайковским во Флоренцию поехал слуга Модеста Ильича — Назар Литров: Петр Ильич не хотел отрывать своего слугу Алексея от его тяжело больной жены.

Простой русский человек, не слишком грамотный, Литров вел удивительный дневник, где каждый день записывал — что создал Петр Ильич, какое у него было настроение и т. д.

Вот некоторые отрывки из этого дневника:

«29 января.

Петр Ильич сегодня в хорошем расположении. Еще вчера начали другую картину, и, как вижу, идет хорошо… Каждый раз перед окончанием вхожу в комнату и говорю, что пора обедать или ужинать…