Любовь Овсянникова - Нептуну на алтарь Страница 18

Правда, позже я узнала, что Илья Григорьевич был гораздо ближе маминым родителям, но об этом я расскажу дальше.

Так вот в Славгороде его издавна многие хорошо помнят и передают эту память своим потомкам. Илье Григорьевичу повезло: сызмала он что называется попал в хорошие руки, удостоился служить у самого крупного славгородского землевладельца Валериана Семеновича Миргородского, непростого человека, приметного в истории Российской империи. Не знаю, с каких должностей он там начинал, но в последние десятилетия был ключником, иначе говоря, кладовщиком и экономом. И это о многом говорит.

Сам Валериан Семенович в 1905–1909 годах был предводителем дворянства Александровского уезда Екатеринославской губернии, куда относился и Славгород, коллежским асессором. Затем, в 1911–1917 годах — надворным советником, на 1917-й год — вторично коллежским советником. Естественно, у при нем можно было многое увидеть, узнать и многому научиться.

В частности, патриотизму и бережному отношению к людям. Валериан Семенович был из преданных своей Отчизне людей, и после революции не бежал за границу, а собирался жить, где жил, в толще своего народа, для которого он немало сделал, — в Славгороде. Но судьба оказалась к нему немилостивой — его семью вырезал, а усадьбу разграбил и сжег гуляйпольский душегуб Нестор Махно. Эта история составляет сюжетную основу фильма «Свадьба в Малиновке», написанного Леонидом Ароновичем Юхвидом. Леонид Аронович знал материал не понаслышке. Он писал о своих подростковых впечатлениях, ибо волею провидения явился самоличным свидетелем описанных событий — как родившийся и выросший в Гуляйполе, родном городе Махно. От Славгорода это всего в нескольких километрах, не удивительно, что многие наши земляки были в числе гуляйпольских бандитов.

Говоря дальше об Илье Григорьевиче, я хочу подчеркнуть еще раз, что, фактически являясь правой рукой Валериана Семеновича по управлению имением, он не мог не проникнуться его настроениями, идеями, его отношением к своим обязанностям перед людьми и к своему долгу перед Российской империей. Пусть не прозвучит это пафосно, но говорить о государственных людях следует в официальных терминах. А уж предводители дворянства умели потребовать от подчиненных лиц того, что считали правильным, умели их воспитать в своем духе.

Каким был дух господина Миргородского уже известно — самым гуманным и благочинным, за что он заплатил головой. Так вот все сказанное о Валериане Семеновиче косвенно характеризует и Илью Григорьевича.

Позже, с момента создания колхозов и вплоть до глубокой старости Илья Григорьевич работал колхозным кладовщиком, сохранял коллективный урожай, а главное — посевной фонд зерна. Храня верность усвоенным смолоду принципам, в тяжелые годы рисковал, хорошо осознавая это, но не оставлял людей в беде. Словно мимоходом и не специально являлся к страдающим от нищеты и, видя такое дело, по зернышку, по зернышку вынимал из карманов и отдавал им одну-две горсти пшеницы, якобы чудом там оказавшейся. А когда видел пухлых от голода, то научал выходу из этого состояния, наведывался к ним чаще, опять приносил какие-то «выгребки» зерна. Короче, не давал умереть.

— Разотри зерно в муку и свари похлебку, — говорил хозяйке или хозяину. — И ешьте понемногу, а лучше чаще.

— Что есть, когда ничего нет…

— Пока ешьте это, а там Бог даст не пропасть, — с этим уходил, впрочем, через несколько дней появлялся снова — такой же озабоченный, чуточку рассеянный, пробегающий мимо.

Где он брал то зерно, что раздавал голодающим? Этот вопрос сразу не возникал, ведь каждый старался помалкивать, что «бог послал ему кусочек сыра». А если кто-то из получающих помощь спустя время, когда трудности оставались позади, и задавался им, то лишь риторически, чтобы еще раз поблагодарить судьбу за то, что выжил.

Этот простой и незаметный подвиг дедушки Вернигоры спас многих жителей села от вымирания. И такое случалось не раз. Ведь в нашей общей истории был не только 33-й год — хоть и голодный, но случившийся после благополучных сытых лет, от которых все же хоть что-то у людей оставалось. А вот в 47-м году, послевоенном, когда ударил голод, у людей ничего не оказалось — не успели нажить после разрухи. И ко всему — тотальный страх, постоянные доносы, преследования, аресты.

— Как же ему удавалось сводить концы с концами в отчетах о зерне? — спросил в тот вечер Юра Артемов у своей бабушки, слушая ее рассказы.

И бабушка рассказала, что Илье Григорьевичу зерно для голодающих поставлял главный агроном колхоза Яков Алексеевич Бараненко. Понятное дело, что Юра мне этого поведать не мог, мне этот разговор передала Юрина тетка Зина, бывшая его свидетелем. Так впервые я услышала из первых уст правду о тихом подвиге моего дедушки.

Яков Алексеевич Бараненко невольно стал сподвижником первых начинателей укрепления сельского хозяйства в Славгороде. От самого образования СОЗов (союзов по совместной обработки земли), затем возникновения колхоза им. Фрунзе и до войны Яков Алексеевич работал здесь главным агрономом. И в силу этой должности нес непосредственную ответственность за уровень урожайности посевов и за сохранение зерна во время жатвы.

Именно его первого должна была не устраивать «спасательная деятельность» колхозного кладовщика, — подумала я, слушая Зинаиду Сергеевну. Правда, во время войны дедушка Яков погиб, не дожил до 47-го страшного года. Но до войны, в 33-м голодном году он был, он работал. Так как складывались его отношения с кладовщиком Вернигорой?

Вокруг фигуры дедушки Якова в нашей семье постоянно стояла аура недосказанности, тайны, запрета на упоминание. Первое время я это приписывала тому, что он погиб мученической смертью и просто маму нельзя травмировать этими тяжелыми воспоминаниями. Потом стала замечать, что о бабушке, которую постигла та же участь, мама говорила более раскованно и охотно. Это озадачивало. Однако я не могла напролом нарушать табу.

А тут состоялся разговор с Зинаидой Сергеевной, при котором присутствовала и мама! Спустя время после этого разговора я отважилась спросить у нее, как дедушка Яков относился к Илье Григорьевичу. Вопрос опять вызвал волнение, она побледнела и некоторое время тянула с ответом, потом сказала, взвешивая каждое слово:

— Доверял ему, любил и… помогал.

— А за что он его любил? В чем помогал? Мама, дело прошлое, — напомнила я.

Захваченная такой неожиданной любознательностью, моя мама долго подыскивала слова.

— За… храбрость, человечность.

— Это туманный ответ. Скажи честно, твой отец… Он тоже рисковал?

— Конечно. Почему вдруг ты этим интересуешься?

— А прослушала еще раз диктофонную запись беседы с Зинаидой Сергеевной Иваницкой о Юре Артемове, где она вспоминает Илью Григорьевича и твоего отца. Помнишь?

— Конечно, помню.

— И подумалось мне… где этот Илья Григорьевич столько зерна брал, чтобы не день-два и не в один двор носить его по паре завалявшихся в карманах горстей. Как раз в связи с этим Зина твоего отца и вспоминала.

— Ну да, — согласилась мама. — Знаешь, одна голова — хорошо, а две — лучше, — опять туманно ответила она.

— Ты хочешь сказать, что твой отец был заодно с Ильей Григорьевичем?

— Нет, он людям зерно не носил! — испугано замахала она руками.

— А что тогда? Что именно вдвоем было делать лучше?

— Знал он все, — и после паузы прибавила: — Вместе они действовали.

Дальше мама преодолела свой застарелый страх, поняла, что правда теперь никому не повредит, что среди живых уже давно нет героев тех историй, и осмелела.

— Отец рассказал мне об этом сам, когда я помогла ему бежать из немецкого плена. Вроде исповеди это было, — мама заплакала, погрузившись в необъятное пространство воспоминаний. — Как он благодарил меня за спасение! Как благодарил! Бывало, встанет утром, подойдет ко мне, еще спящей, и гладит по спине, целует через одеяло, тихо шепчет: «Спасительница моя дорогая, доченька золотая…». — Она вытерла глаза платком и продолжила: — Долго мы тогда шли домой, обессиленные от голода и измученные страхом, уставшие… Думали, не дойдем. Отец был в тяжелом состоянии и не надеялся выжить. Вот тогда и рассказал мне все. Он, конечно, хотел, чтобы о его храбрости и самоотверженности и люди знали, и потомки. Но очень боялся плохих людей. Поэтому просил, чтобы я сохранила его рассказ в тайне и только в лучшие времена передала своим детям.

— А ты молчала, — с укором сказала я. — Мне пришлось самой у тебя выпытывать.

— Кому оно теперь надо? — мама махнула она рукой по привычке.

— Надо, как видишь. Героизм не прекращается, он тоже передается по наследству, — сказала я с улыбкой. — Расскажи все подробно, пожалуйста.

И мама начала она свой рассказ…