Поцелуй небес - Людмила Григорьевна Бояджиева Страница 46

дивится тело, и дома своего не узнаешь. А песню, ту что прежде надоела, как новую с волнением поешь»… — неотвязно крутились в голове давешние стихи, в то время как она медленно, с удовольствием варила себе кофе и, присев на пуфик к трюмо, рассматривала себя в зеркало. «Перед весной бывают дни такие: под плотным снегом отдыхает луг, шумят деревья весело сухие…». И снова, и снова крутилась та же пластинка, оставляя на губах и во всем теле привкус новой радости, возрождения, волнующего начала.

Пол дня провела Евгения в «Салоне красоты», где оставила свою тяжелую медную косу взамен летящей копны «а ля Анджела Девис». Вернувшись домой сразу прильнула к зеркалу.

— Вот видишь, Ланка, все идет в соответствии с твоими мудрыми указаниями, помада — «светлая малина» и пудра, опять же, тобой подаренная. — Егения застыла с пуховкой в руке: — Страшно выходит: человека нет, а пудра — вот она, даже не растрескалась.

Полежав в ванне, она приготовила ужин, надела новые брючки со свитером и стала ждать, хотя не обещал Леонид навестить, ни словом не обмолвился. Едва успевала присесть, как одолевал гнусный вопрос: «А зачем вообще все это?» Но отворив дверь по требовательному звонку, она забыла сомнения, прижалась щекой к колючей в бисерных каплях шинели, не двигаясь и не удивляясь, что Леонид не обнял и не прижал. Он стоял по стойке «мирно», растопырив за ее спиной руки, в которых были цветы, пакет с шампанским и висящий на веревочном ушке торт…

В этот же вечер Леонид потребовал от Евгении развода:

— Как порядочная девушка, ты должна на мне жениться. Ведь мне уже 33, и надежды, что я найду тебе замену — нет. В монастырь же после армии, наверно, не берут. Евгения села, как громом сраженная. Ждала ведь предложения, но лишь сейчас поняла — речь идет не о замене одного звена на другое, а о перемене всей жизни. Она должна сломать все — не только семью, дом, но и себя — свои привязанности, привычки, свою историю жизни. Евгения отчетливо представила себе, что отныне ей придется заставить себя думать об Алексее редко и холодно, а лучшие воспоминания о лесном отдыхе, бережно хранимые в парадном уголке души для регулярного пересмотра и вдохновения, выкинуть или, в худшем случае, перепрятать в дальний, темный, редко посещаемый чулан. По сравнению с мукой такой операции, достоинства Леонида бледнели, он начинал казаться варваром, вторгшимся с захватническими целями на чужую территорию.

В подобных душевных колебаниях Евгения прожила три месяца, то прогоняя Леонида и сгоряча горячие письма Леше, то бросалась к Леониду и думала: «Все. Конец. Решено.»

И действительно, готовила Евгения к возвращению мужа серьезный разговор. Леонид предлагал самостоятельно, по-мужски побеседовать с Алексеем с позиции «Евгении со мной будет лучше», но она отказалась. Встречать в аэропорт Внуково на казенном отцовском ГАЗике поехала одна, оставив детей с родителями. Оставшийся в части Леонид, занятый составлением учебных программ в почти пустом корпусе училища, сидел как на иголках, опасливо косясь на телефон. Все казалось, что сейчас позвонит Евгения и скажет: «Прости, Леня. Но у нас ничего не выйдет.» Когда он уже под вечер услышал в трубке ее голос, то был даже спокоен, смирившись с поражением. «Прости, Леонид, что так поздно звоню. Мы все решили с Алексеем. Я у родителей, тебе лучше пока не приходить сюда. В понедельник мы подаем документы на развод.»

Евгения все выложила Алексею уже в машине — не могла больше держать на душе этот камень и наблюдать как ничего не подозревающий муж пристает с нежностями. Они формально поцеловались при встрече в аэропорту, а уже в ГАЗике тянущиеся к ней губы Алексея соскочили со щеки к шее — так стремительно отпрянула она от супружеской ласки.

— Леша, ты, наверное, и сам понимаешь, что мы жили последние годы нехорошо, ненормально. В сущности я была несчастлива. Я не смогла вырвать тебя у цирка — он победил… Теперь я буду обыкновенной мужниной женой, героиня из меня не получилась… Мы должны расстаться. — Евгения говорила машинально сотни раз продуманный текст и думала, что их мимолетный поцелуй в толпе встречающих был последним.

— Женя, Женя!.. — бормотал Алексей, словно прогоняя наваждение. Трудно было смириться что это случилось именно тогда, когда он, наконец-то был готов полностью отдать себя семье. Он вез подарок жене — приказ о выходе на пенсию и благословение Караевых на мирную жизнь, вырванное с муками и кровью. Ему много пришлось в эти последние дни «поработать топором», обрубая многолетние связи, привязанности. А в Одесском аэропорту осталась стоять за стеклянной стеной 19-ой секции, поглотившей пассажиров московского рейса, девушка Катя — славная, круглолицая, заплаканная, расставшаяся навсегда с Лешей Козловским — со своей большой любовью.

Наверно, потому что в пустом училище засиделся голодный Леонид, а по Приморскому бульвару брела среди гуляющих одинокая девушка Катя, объяснение супругов оказалось довольно мирным. Они даже оговорили условие: Виктория остается с матерью, Максима забирает Алексей. Парню без малого четыре года, в цирке таких целая компания, да и к ремеслу пора приучаться. Алексей ничего не сказал Евгении о своем уходе из труппы, а поздно вечером из городского телеграфа позвонил в Одессу, разыскав в гостинице Серго Караевича.

— Дед, ты там вещички мои на вокзал не вози. Я возвращаюсь. С Максимом и навсегда.

В трубке долго молчали.

— Пойду к нашим. Сегодня сильно гулять будем. Радость большая, прогундосил дед насморочным голосом. В последнее время старик стал очень сентиментальным — чуть-чуть растрогается — слезу пустит. А стеснялся этого — до крайней степени — прятал лицо, губы кусал — не полагается джигиту нюни распускать. Вот и теперь, наткнувшись в коридоре цирковой гостиницы на опухшую, зареванную Катю, несущую из бытовки вскипевший чайник, дед остановил девушку, но не мог ей сказать ни слова, только губы дрожали.

— Что? Серго Караевич, что? Самолет? — испугалась та, не замечая, что плещет кипятком себе под ноги.

— Хорошо все, — выдавил дед, — возвращается он.

…Одно дело принять решение, другое — осуществить. Тем более, в условиях бюрократического и очень гуманного государства, заботящегося о благополучии детей. Целый месяц тянулась операция с разводом, форсируемая с разных сторон через знакомых и весь месяц час за часом заново решала каждая из сторон этот вопрос в своей душе. К финалу вышли они уже, как никогда, любящими друг друга, но не догадывающимися об этом, так как принимали душераздирающую тоску разлуки за слабость характера и обычную привязанность — жизнь все же