Далия Трускиновская - Деревянная грамота Страница 24

- А я откуда знаю! Меня на крестины не звали!

- Ты кому другому, Иванушка, а не мне огрызайся! - предупредила женка. Вот уйду сейчас вовсе - кто твою скорбную ногу править станет? Меня бабка Козлиха потому и прислала, что я это могу, а у нее уже не так получается.

И повернулась к Стеньке.

- Ты, молодец, больше от него ничего и не выведаешь. Я его знаю - он всю дорогу от Касимова до Москвы пьян был. Его, как мертвое тело, везли. А про того купца Рудакова скажу - не стар, боек, шуба у него и точно дорожная - волчья, поди. Ростом невелик. И уж не знаю, показалось иль нет, а одно плечико у него выше другого. Шуба большая, поди разбери...

Женка приподняла левое плечо, задумалась, припоминая, приподняла правое...

- Вот так он и шел, чуть боком.

- Перфилий Рудаков, ростом невысок, не стар, правое плечо выше левого, шуба волчья, - повторил Стенька. - Может ты еще, голубушка, скажешь, какой сотни купец?

- Скажу, что из небогатых.

- Сани с конем, что ли, плоховатые?

- В конях не смыслю, а ты уж моему слову поверь.

- Та-ак... - Стенька повернулся к Ивашке. - Стало быть, по дороге с тем Перфилием Рудаковым знакомство свел?

- Да пили они вместе! - объяснила женка. - У него таких знакомцев пол-Москвы!

- Погоди ты! Я ж розыск веду! Я! И когда тот Перфилий сманивал Нечая в Москву с ним ехать - ты при том был?

- Да разве я того Перфилия стерег? Сани у него сломались, Нечай перегружать помогал, это я помню. А потом гляжу - он уж с нами едет!

- И разговаривал ли при тебе тот Перфилий с тем Нечаем?

- А чего им разговаривать? Один - купец, другого до Москвы обозным мужиком взяли.

- А обещал ли при тебе тот Перфилий, что в Москве поведет того Нечая в Успенский собор, и в баню, и в Охотный ряд?

- Да на что тебе? - хором изумились Ивашка и женка-знахарка.

- Надобно! - таким путем Стенька издалека подъезжал к деревянной грамоте.

Но Ивашка намертво отперся - никаких соблазнов при нем Рудаков Нечаю не рассказывал, ничем не прельщал.

Тогда Стенька в отчаянии решил сказать прямо.

- А не говорил ли при тебе тот Перфилий, что видывал-де некую деревянную книжицу, и не обещал ли тебе ее показать?

- Какую книжицу?..

Ивашка поклялся, что отродясь про такие диковины даже от попа не слыхивал, а от Рудакова - тем более. Клятва была так горяча, что Стенька ей не поверил.

- Ну, собирайся! Возьмем тебя в приказ, отберем от тебя сказку про того Перфилия Рудакова! Ведь ты, сучий потрох, точно про него знаешь - кто таков и где проживает!

- Не знает он! - вступилась женка. - А возить взад-вперед по всей Москве - не позволю! Я ему ногу правлю, весь мой труд насмарку пойдет!

- Больно ты грозна! - сказал на это Баламошный. - Ишь, приказывает! Да кто тебя слушать станет!

- Да ты и послушаешь! Я-то знаю, какую хворобу тебе с самого Рождества лечат, никак вылечить не могут! Гляди - такого сейчас скажу, что и вовсе с той хворобой сладу не будет!

- Да ну тебя! - стрелец даже отступил на два шага, крестясь. - Да воскреснет Бог и да расточатся врази его! .. Пошли отсюда, Степа!

- Уйти нетрудно, а только понадобится нам этот Ивашка Шепоткин, придем мы за ним - а его-то и нет!

Ивашка стал клясться и божиться, что никуда не денется, Марфица вышла из-за занавески, припала к мужу и своих криков добавила.

Наконец Стенька потребовал от Ивашки крест целовать, что будет сидеть сиднем на Волхонке. Тот было заартачился, да женка, торопясь заняться своим лекарским делом, выступила на стороне правосудия.

С тем Стенька вместе с приставами да со стрельцом убрался восвояси.

И уж так гордо он вышагивал во главе своего отряда, грудь выкатив, чтобы заветные красные буквы всякий встречний видел и уступал дорогу государевым служилым людям, когда к Ивашке направлялся! А как от того треклятого Ивашки возвращались - так впереди-то Трофимка Баламошный выступал, Стенька понуро сзади плелся.

На душе у него было хмуро еще и вот почему.

В сенях его задержала чересчур много о себе возомнившая женка.

- Ты, молодец, за деревянной грамотой не гоняйся. Как она появилась ни с того ни с сего, так и исчезнет, и никто ее больше не увидит. И Земскому приказу до нее дела нет.

- А ты почем знаешь?

В сенях было темно, и прочитать по Стенькиной роже, какое у него вдруг возникло гнусное намерение, женка не могла. Однако ж как-то она все уразумела.

- Ты думаешь, коли меня сейчас допросить да дыбой припугнуть, то я тебе все про ту грамоту и выскажу? Не трать времени - пуганая! А коли упорствовать станешь - глаза тебе отведу да и уйду из Хамовников, Москва велика!

- Москва велика, а вот пойду на Варварский крестец, где все корневщицы да ворожейки собираются, и живо мне расскажут, куда ты запропастилась! щегольнув своим знанием жизни, отвечал Стенька.

- А не скажут! Побоятся рассердить Устинью Кореленку! - она негромко рассмеялась. - Вот так меня и кличут - Кореленка! Запомни, молодец, может, когда и пригожусь! А теперь ступай, догоняй!

- Так что ж это за грамота?

- Не твоего ума дело. Она уже сколько-то людей погубила и еще не одного погубит, а потом и сама на долгие годы пропадет. Ступай, ступай! Те, кого она губит, сами своей погибели ищут!

С тем и вытолкала из сеней...

Шагая следом за приставами и стрельцом, Стенька обдумывал дальнейшие ходы. Теперь нужно было доложить подьячим, что Нечай пропал, а придется искать купца Перфилия Рудакова, который, судя по всему, и собирался показывать парню деревянную грамоту.

Навстречу ярыжке с приказного крыльца сбежал сослуживец, ярыжка Захар.

- Где тебя носит! - крикнул он. - Тут у нас такое делается! Меня за тобой посылали - так за тобой с собаками не угонишься!

- А что стряслось?

- Мертвое тело пропало!

- Какое еще тело?

- Да парнишка тот! Приходили какие-то два человека, смотрителя, Федотку, по башке треснули да и вынесли тело в рогожке! И поминай как звали!

* * *

- Данила! Выгляни-ка, свет!

- Тут по твою душу!

- Принарядись-ка!

- Личико умой!

- Кудерьки расчеши да пригладь!

Недоумевая, с чего бы товарищи его зовут так несуразно, Данила как был, со скребницей и щеткой, вышел из стойла, где наводил блеск на аргамака Байрамку. Хорош был Байрам, по-своему разговорчив - всяко умел показать, чего ему надобно. Данила уже мечтал, как он летом, когда многих аргамаков уведут туда, где будет угодно поселиться государю, выпросит у старших позволения хоть раз проездить этого красавца, испытать его резвость и понятливость!

- Да пригладь космы-то! - прикрикнул на него Тимофей, причем не шутя. - У тебя, поди, полная башка конской шерсти и всякой дряни! Гляди на аркане в баню сволоку!

- Дьяк, что ли, ко мне пожаловал? - спросил Данила, положив щетку со скребницей на узкую лавочку и обеими грязными руками обжимая на голове свои легкие пушистые волосы, норовящие закурчавиться на висках.