Готфрид Майнхольд - Лиана Хальвега Страница 3

Изыскания Шпельца изматывали его, он потерял аппетит, похудел, хотя госпожа Хальвег и старалась изо всех сил кормить его вкусно и разнообразно, дабы поддержать его силы. Она уговорила его ужинать вместе с нею, и тогда ей удавалось в течение подобающе долгой ночной трапезы подсовывать ему то тот, то другой лакомый кусочек — она заботилась о нем и не скрывала этого. Она сама принялась рассказывать о повседневных привычках Хальвега, о коротком его сне, изматывающей утренней гимнастике, вечернем музицировании, его играх с пуделем Кастором, сметливость и понятливость которого заставляли порой забыть, что у нее нет детей. Но было все же нечто в ее манере говорить, свидетельствовавшее о скрытой горечи, о тайнах стремлениях, иные слова она произносила с раздражением, сопровождая пренебрежительным жестом. Потом она приходила вновь в веселое настроение, называла Шпельца поздним своим сыном, которому придется теперь принять на себя всю нерастраченную ее заботу. О Хальвеговой концепции человечества, о философских его фантазиях она, по сути, ничего не знала.

Пока Шпельц болтал вечерами у камина на «нобелевской вилле» с вдовой выдающегося ученого, слушая вполуха последние известия с фронта борьбы с хальвегией, призванные скорее успокоить общественное мнение, нежели всерьез воссоздать реальную картину, в почтовый ящик пустой его квартиры скользнула повестка с требованием вновь явиться в одну из интернациональных бригад по борьбе с лианой. Он об этом не догадывался, ему и в голову не приходило ради какой-то там почты покидать сей гостеприимный дом. Увеличенный своими биографическими изысканиями, он, за исключением последних известий, ничего не воспринимал из окружающего мира, спал так же мало, как Хальвег, и перенял его изматывающую утреннюю гимнастику, чтобы поддерживать себя в форме.

Глубоко потрясенный неутомимостью, с какой Хальвег годами размышлял о преобразовании человечества вместо того, чтобы заниматься мутациями и селекцией, Шпельц пережил воздействие его идей как тяжелейшую духовную беременность. Однажды в полдень, глубоко вдыхая воздух у раскрытого окна, он осознал наконец со всей отчетливостью главную цель Хальвега, его рискованную задачу — неразрывно соединить в одном живом творении тайный умысел, пользу и угрозу человечеству.

Поначалу неутомимый Хальвег не смог придумать ничего иного, кроме нового бурно размножающегося сорта лианы, у которой по скорости роста и размножения аналогов в растительном мире не было. Она росла буквально на глазах, рост молодых бамбуковых побегов был ничто в сравнении с этим: в невиданном растении, казалось, воплотилась абсолютная жизненная сила, она неистовствовала, ликовала в безумной своей оргии произрастания. Но уже в те далекие времена, когда лиана представляла собой всего лишь немыслимо плодовитое растение с абсолютно непригодными в пищу плодами.

Хальвег размышлял о том, как сделать из этого буйного сорняка нечто большее, чем кормовую базу для новой породы животных, которую еще только предстояло вывести. Об этом свидетельствовала одна из записей в его дневнике. (На полях было еще более поразительное замечание о похожих на загадочный танец движениях растущих в высоту отростков.) И хотя все уговаривали его попытаться немедленно использовать растение как кормовую культуру, он не торопился с этим, вынашивая совсем иные планы, особенно после того, как лиана в недельное его отсутствие, благодаря небрежности садовника, выскользнула из теплицы и уже через день прекрасно произрастала снаружи. Тогда-то он и открыл ее сопротивляемость: никакой гербицид, никакая радиация были не страшны растению. Ему понадобилось два года, чтоб осмыслить биологическую природу этого феномена, связанного с поразительной неприхотливостью лианы: в полном смысле слова она питалась воздухом да солнечным светом. У Шпельца сильнее забилось сердце, когда он наткнулся на ряд химических формул, он разобрался в них только наполовину, не хватало терпения вникать основательно. Синтез серы и азота непосредственно из атмосферы под воздействием космического излучения. Невероятно!

Хальвег во всяком случае был в восторге. Нередко уже к обеду, раздираемый новыми идеями, он покидал институт и одиноко шнырял по окрестностям, напивался в мелких кабачках, потом заказывал такси, возвращался в институт и писал. Отнюдь не на биологические темы. В лихорадочном возбуждении он развивал все дальше фантастические построения юношеской своей философии: нужда как движущая сила человеческого развития; страшная угроза как стимул к решительным действиям, сильное, энергичное, стирающее остальные противоречия побуждение к коллективному мышлению и действиям. К коллективному мышлению через коллективные действия.

Хальвег вступил в период, когда внутренние его противоречия достигли высшего напряжения. Все свои силы он направил на дальнейшую работу над лианой. Она должна была приносить плоды, самые привлекательные, самые щедрые, самые восхитительные плоды Земли. Одновременно он создавал себе алиби другими селекционными успехами: фруктами, прекрасно произрастающими в полярных областях, картофелем, растущим под водой, яблоком со вкусом черешни, а еще сразу ставшим знаменитым эльбарусом-миллером, кустарником, названным так в честь его учителя, на нем в больших количествах могли произрастать самые разные плоды. Его исследования приносили реальную пользу, и он стал знаменитым. Это совпадало с его планами — стать великим селекционером, благодетелем человечества. Его считали гениальным. Во многом полагаясь на интуицию, он создавал фантастические новые мутации, применяя радиоактивное облучение, генную хирургию и естественное скрещивание — результаты были потрясающие. Он пожелал новый исследовательский институт и получил его. Ему потребовалось почти два десятилетия, он был одержим экспериментами, привлекал все новых сотрудников. Последние тайны хальвегии знал один он. Настойчиво опровергал слухи о сказочных свойствах лианы, придумывал все новые способы скрыть ее истинную суть.

Шпельц поймал себя на том, что разговаривает с собой; впрочем, он разговаривал с Хальвегом. Дух ушедшего высвобождался из его писаний, он словно оживал в его биографе. Идея Хальвега создать возбудителей страшных, неведомых прежде эпидемий вновь пришла ему на ум. Он принялся рыться в бумагах, заново углубился в юношеские дневники. Страшные догадки крепли, дни напролет пытался он вникнуть в цепочку формул, предполагая, что Хальвег одновременно работал и над средством против хальвегии. С горящими от напряжения глазами сидел Шпельц посреди чудовищного хаоса, впадал в отчаяние, проклинал, неистовствовал. Ожесточенно всматривался он в последние фотографии Хальвега: загадочная улыбка носила оттенок презрения. Шпельц утратил чувство реальности, тревожно бродил по дому и саду, отказывался отвечать на вопросы.