Далия Трускиновская - Деревянная грамота Страница 35

По зимнему времени вся Москва спать укладывалась рано - и кремлевский Верх всем служил примером. Пусты делались улицы и открытые места перед храмами, непривычно велика становилась Ивановская площадь, обычно забитая пестрым людом. Если кто имел в Кремле двор или хоть хиленький домишко уже давно, отужинав и помолившись, сны смотрел. А дворы-то были у бояр, а в домишках иных, рядом притулившихся, и нищие жили, им это удобно проснувшись, сразу на промысел свой бежать. Давно уж собирались тех нищих выселить, да как-то все не получалось.

Тишина была удивительна и прекрасна. Данила невольно задрал голову. Вызвездило, и каждая звездочка виднелась отчетливо, словно аксамитовый полог, за которым - неземной свет, изнутри острым шильцем проткнули. И хорошо было стоять, любуясь небом, и мысли в голове складывались какие-то уж больно чистые и разумные: есть же там, в вышине, Господь, и видит он, как четверо конюхов снаряжаются, и, если попросить, благословит их брать деревянную грамоту...

Молитва сама пришла на уста.

Последние слова были поспешны - Богдаш и Семейка уже выводили крепеньких, гривастых бахматов, последним появился Тимофей со своим каурым Лихим.

- Ну, Господи благослови! - сказал он, крестясь на высь небесную. И это было правильно - без посредства образов соединить себя с Господом знамением креста, ощущая душой, что так Он, пожалуй, ближе, чем в храме, где стоишь заутреню...

Калитка у Боровицких ворот была нарочно так устроена, чтобы конюхам незаметно из Кремля выбираться. Они и отправились без лишних разговоров впереди Богдаш на темно-карем Полкане, за ним прочие. Данила, как ни горела душа, ехал последним, еще и потому, что кони так устроены: что первый делает, то и остальные. Коли Полкан, Лихой и Ворон идут грунью то и вредный Голован себе воли не дает. А поставь его первым - не обрадуешься.

Все было оговорено заранее, всадники молчали. Только Семейка уже у самого Охотного ряда позволил Даниле себя нагнать и сказал тихонько:

- При мне держись, свет.

Данила вздохнул.

Тимофей еще при сборах предупреждал, что затея может кончиться ничем. Женка, которую Богдаш улестил-таки и добился тайного свидания, сказала, что живет с мужем как раз за печатным двором, так что и ходит он на службу не через главные ворота, а огородами. Вот сейчас Желваку и предстояло попасть на Печатный двор именно этим, не всякому известным путем, минуя стрелецкие караулы. И там уж всеми правдами и неправдами, беря на душу грех, вызнать не творилось ли в печатне за дни осады чего странного.

Коней поставили в укромном местечке, в заветренном, у стены каменной церкви Заиконоспасской обители. Сами, стоя чуть ли не по колено в снегу, еще раз все уточнили.

- Знак - два свиста, тревога - долгий и короткий, - напомнил Богдаш. Ответный знак?

- Он же, короткий и долгий, - отвечал Семейка.

- Ну, с Богом! - напутствовал Тимофей и перекрестил Богдаша.

Тот коротко поклонился, как бы в благодарность, развернулся и по свежевыпавшему снегу пошел туда, где было у него условлено встретиться с шустрой женкой.

Данила, державший поводья Голована и Лихого, высунулся поглядеть Желваку вслед, но был пойман Тимофеем за шиворот.

- Не торчи! Спугнешь!

Семейка негромко засмеялся.

- Не спугнет он никого, свет. Та баба Богдашку сразу куда задумала поведет. Не то время, чтобы посреди улицы миловаться.

Он держал в поводу своего коня, Ворона, и Желвакова Полкана, темно-карего, довольно крупного для бахмата, аршина и пятнадцати вершков в холке.

- А любопытно, что там Богдаш разведает! Уж больно много надежды на ту бабу полагает, - неодобрительно бурчал Тимофей. - А и окажется, что такая же, как все, бестолковая.

- Он сказывал, она за печатным мастером замужем, - напомнил Данила. Не может быть, чтобы от мужа ничему путному не научилась.

- Больно хорошо ты про баб думаешь, - осадил его Тимофей. - Вот послушай...

Он рассказал про дуру-бабу, из мастериц царицыной Светлицы, что додумалась принести в Верх корешки приворотные - бабки ее научили мужа приворожить, так она с теми корешками и расстаться не могла, и сама же их там и потеряла. Дело вышло шумное, дальше некуда, первое, что взбрело на ум нашедшей эту дрянь сенной девке, - испортить хотят государыню, и с чадами вместе! Многих мастериц тогда на дыбу поднимали...

Потом Семейка вспомнил что-то еще про бабью дурь - и так они коротали время, дожидаясь условных двух свистов, а их все не было и не было...

Молчал же Богдаш по уважительной причине - женка, с которой условился встретиться за деревянной церковкой Заиконоспасской обители, все не шла и не шла!

Желвак сперва переминался с ноги на ногу, потом стал и вовсе приплясывать. Он для соблазнительного дела обул нарядные желтые сапоги, не предназначенные для ночных зимних дозоров. И шапку нацепил щегольскую, корабликом, с бархатными отворотами, с золоченым запоном посередке, и под шубой был на нем полосатый зипун до колен, не простой, а тафтяный на подкладке, со многими пуговицами. Под зипуном же - чистая вышитая рубаха, и порты хорошие, и пояс шелковый плетеный, и и еще за пазухой печатный пряник с пышнохвостым петухом для подарка красавице. Ничего дороже пряника Богдаш ввек бы женке дарить не стал.

Уже пришло Желваку на ум, что красавица попалась ревнивому супругу, что поймана, прибита, и ждать далее не имеет смысла. Тут заскрипел снег под черевичками и появилась она - взволнованная, даже и на вид перепуганная.

- Ступай, ступай прочь скорее... - зашептала она.

- Муж гонится? - Богдаш приосанился. Уж заехать-то в ухо чурбану, от которого женка, заскучав, по сторонам поглядывает, он был всегда готов.

- Да убирайся же ты, Христа ради! .. - взмолилась красавица.

- А что стряслось-то? - не слыша шума погони и поняв, что это - одни бабьи глупости, коли не лукавство и притворство, Богдаш попытался обнять свою избранницу.

- Вот как схватят - так и поймешь! Всю подноготную из тебя выбьют, пообещала она. - Уходи - потом придешь! Потом... завтра... к обедне...

А больше и сказать ничего не смогла - Богдаш принялся ее целовать.

- Уходи... сгинешь ведь! .. - выдохнула она, отпихивая от себя молодца.

- Да не бойся! Пойдем к тебе... заласкаю... - шептал в самое ухо Богдаш.

И тут словно гром небесный грянул!

- Ага-а-а-а!!! - заорал неведомый голос. - Вот он где! Имай его, подлеца!

Богдаш отскочил от женки, прямо на лету разворачиваясь.

Кроме пряника, было у него под полой шубы и еще одно угощеньице - не для красных девок и блудных женок, а для назойливый мужей. Звалось оно медвежий нож. Клинок был тяжелый и длинный, крестовина - большая, знающие люди сказывали, что таким чингалищем и впрямь можно медведя порешить, а уж очумелого муженька - и подавно!