Catherine de Froid - Боги от науки Страница 45

— В чем дело? — обрушился на него Костя, которому было очень стыдно перед Галиной Александровной.

— Да я учительницу свою вспоминал, — признался Степа. — Самокопаться вы мне запретили, я и начал ностальгировать.

— И что такого в твоей учительнице? Если сумма измерений, это вообще многим из них свойственно.

— У нее была электронная почта, в адресе которой уместилось полное научное название гиппопотама, — едва не хрюкнул от смеха Степа.

— Так напиши ей, если даже адрес помнишь, чего ностальгировать–то? — предположил Костя.

— Я ее отчество забыл, не поверишь. Не писать же «Уважаемое водоплавающее млекопитающее, отличное от кита!». Да и не знаю я, как у нее сейчас с компьютером, лет–то ей наверно уже за восемьдесят, — посерьезнел он. — Для обычных людей это все еще довольно много.

— Кто–то еще живет обычной, нормальной жизнью — как я от этого отвык! — заметил Костя. — Хотя оно, наверно, правильней, чем у нас. Эй, Степа, — опомнился он, — хватит мне транслировать свои запрещенные грустные мысли!

— Нет уж! — засмеялся Степа. — Меня хотят лишить права видеть в мире что–нибудь, кроме радостей, пусть хотя бы все остальные мыслят здраво.

— Сам–то веришь в то, что сказал?

Степа странно поглядел на друга:

— Тебя не подменили часом? Ну когда это я на твоей памяти говорил то, во что верил?

— Когда физику мне объяснял! — выкрутился Костя.

Часть 14. Много лет спустя

Глава 1

Пролетели субъективные года. Плодородная почва утопии, как положено по всем законам мироздания, прибавила положенные сантиметры. Сотворение нового мира поросло быльем, покрылось пылью лет, подернулось дымкой и если не превратилось еще в красивую легенду, то встало на один уровень с войнами и битвами хотя бы даже пятисотлетней давности, которые, конечно, являются неоспоримой действительностью, но в их реальность поверить уже почти невозможно.

Живы еще были и те, кто создавал мир, и те, кто только заселял его, но почти все они ушли в тень. «Светились» по очереди новые и новые дети, дети детей и правнуки правнуков. Остальные жили, как могли, навещали родственников, путешествовали по мирам, временам и измерениям, стремились к абсолютной мудрости или создавали труды своей жизни. Кто–то предпочитал уходить насовсем. Наверно, можно было за ними проследить и выведать мировую тайну, но тогда уж нужно было организовывать наблюдение за людьми старой Земли, причем лучше за несколькими, а это вызывало что угодно, кроме воодушевления.

Основатели, Великая Семерка, еще жили. Они остались в истории и были страшно знамениты — значение «собственного прошлого» понимают не все, а вот шанс постичь устройство мира мало кто бы упустил. К ним иногда ходят толпы желающих узнать ту или иную вселенскую истину, смысл жизни или панацею от всех бед. Панацеи раздает Степа, а вот к вопросам смысла жизни или воспоминаниям его не подпускают: нечего разочаровывать молодые поколения своими мрачными мыслями.

— Я превратился в распроклятый живой памятник! — жалуется он иногда.

— Мы тоже, — утешает его Женя. — Давай составим скульптурную группу «Двое на турнике», а молодежь будет ломать голову, как скульпторы все это закрепили на таких странных точках опоры.

— Трое, — поправляет Костя. — И не на турнике, а на Альфа–мульти–фракталоиде имени Евгения Как–тебя–по-фамилии!

— Чего?! — давится Женя.

— Легенды надо читать, — качает головой «младший». — Забавные штуки люди пишут. Вопрос только, сами ли они путешествовали в начало времен или просто передирают. Очень рекомендую.

— Ну, пойдемте разрушать грозную симметрию фракталоидов своими неравномерно накачанными телами. А с теми, кто это дело пишет, надо провести воспитательную беседу.

— Зачем? Свобода слова же!

— Как я свой словарный запас пополнять буду, ты подумал? И потом, хорошие начинания нуждаются в поощрении моей царственной сущности.

Глава 2

Те поколения, которые вышли на свет к тому времени, о котором ведется речь, совсем не были похожи ни на нас, ни на промежуточное поколение двухтысячных годов. Они вообще не были похожи ни на что, кроме старых легенд. И сложно сказать, они ли в них играли, слишком полно вживаясь в образ, организовал ли кто такой эксперимент или же невероятная случайность решила снова проиллюстрировать знаменитую цитату про «друга Горацио».

Эти дети — возрастом от шести до тридцати лет, впрочем, иногда без какой–либо заметной разницы — были полной противоположностью нашей длящейся несколько веков череде потерянных поколений и попыток возврата к разнообразным истокам. Они говорили друг с другом настолько цветисто и витиевато, что покраснели бы и дворяне девятнадцатого века, и персонажи героических саг, и карикатурные поэтические натуры. Они вели поединки, плели интриги, захватывали чужие земли не хуже древних правителей, не проливая ни капли крови. Они искали возврата к искусству забытых веков — семнадцатый век забыт достаточно — с его невероятной многослойностью и таинственными смыслами. Они слушали смутный рок с претензией на язычество и отзвук давних времен, созданный непонятыми (и, возможно, желающими таковыми остаться) мастерами на хорошо знакомом вам рубеже тысячелетий. Они могли потратить субъективный год, чтобы добавить в ноосферу новые слои, новые способы восприятия, создать в ней или даже вне ее что–нибудь настолько прекрасное и настолько бесполезное, что более точные и практические умы — те боги от науки, которые воспринимали полет как средство перемещения, а новый мир как объект для исследования — могли только часами удивляться, пытаясь постичь если не смысл, то задумку.

Эти дети никак не отвечали себе на вопрос, что они думают о «взрослых», об остальном мире, и как с ними уживаются. Они создали себе свою географию, замкнутую на себя и выводящую в остальной мир только то, что там приняли бы: шедевры, научные достижения, истории. Они правили миром и играли в него, но чему служила эта игра, никто не мог перечислить до конца.

За ними наблюдали. Ловили их «обновления» в ноосфере. Ждали новых следов их творчества и отчетов о похождениях самых отъявленных авантюристов, пробовали влиться в их мир на месяц или два, смотрели, как на экзотику. Создатели мира делали все то же самое, не пытаясь, впрочем, стать своими в этой отдельной вселенной во вселенной. Слишком они были… не старыми, но много прожившими, грустными, не верящими в идеал, который сами и создали.