Андрей Попов - Обманутые сумасшествием Страница 48

Капитан в тысячный раз вертел в голове эту проблему, силясь понять: могут ли они пойти на ТАКОЕ — такое технически сложное, рискованное, дорогостоящее средство достижения своей цели? Опять и опять приходила на ум загадочная личность Фастера, но уж слишком тяжело было принять, что этот молитвенник, вдохновленный неподдельной религиозностью и глубокой верой, способен на откровенную подлость… Тогда — Айрант? Его импульсивный характер больше подходил к убийце… Кто его знает, не исключено, что убийцей мог быть и Фабиан: замкнуть в голове может у каждого, а в полупроводниковых мозгах — и подавно. Впрочем, Линд перед смертью явно дал понять, что не он… Сюрреалистическая картина происходящего выглядела совершенной бессмыслицей, но и в бессмыслице имеется некая внутренняя гармония, какое-то черное изящество, омрачающее ум своими красивыми алогизмами. Словом, романтика, вывернутая наизнанку.

Этой же ночью произошло еще одно событие, правда, не на «Гермесе», и не на планете, и даже не в нашей вселенной — в мире мнимых вещей. Называлось оно ВТОРОЙ СОН ФАСТЕРА.

Глава четвертая

После сытного ужина и вечерних мантр, когда огни звездолета уже догорали, тлея в естественной темноте, Фастер окунулся в свою кровать, задавшись одним философским вопросом: какое утверждение ближе к истине: тьма есть отсутствие света, или свет есть отсутствие тьмы? Пустые по своему содержанию мирские науки, конечно же, оказались беспомощны перед поставленной проблемой. Ответ неминуемо лежал в плоскости религии. Итак, думал он, Брахма есть свет, отсутствие Брахмы — тьма. Размышляя таким образом, он не заметил, как увлекся течением собственных мыслей, окунулся в реку Забвения, а она, в свою очередь, быстро уносила его в бескрайний океан Сновидений…

«…планета озарялась утренним светом, подобно фонтану, бьющему из-за горизонта и разбрасывающему свои яркие брызги по всей атмосфере. В метановом воздухе чувствовался слабый привкус прокисшей ягоды. Самого солнца не было видно: похоже, его не увидят здесь никогда. Могилы, эти осязаемые наваждения, как и прежде, тянулись ровными рядами от одной бесконечности до другой. Над ними висело нечто огромное серое, с проблесками инфернального свечения, называемое небом. Глядя на эту застывшую панораму, Фастер подумал, каким сочетанием слов ее лучше охарактеризовать? Утро Загробного Мира? Конечная Станция человеческих путей? Остров Смерти и Тления? А может, планета Остановившегося Времени (сломанного времени)?.. Нет, пожалуй, слова бессильны передать то, что чувствовал взор.

Каждый памятник, монолитной глыбой вырастая из песка, был облачен трауром, а под ним покоилась целая человеческая судьба. На нем, как медальон на груди солдата, виднелась маленькая фотография: наверное, единственный образ чего-то живого, хотя и навеки застывшего. Вся планета была покрыта слоем накопившейся здесь печали: не высказанной в словах, не излившейся в рыданиях, но незримо пропитавшей все вокруг. Тут не было людей, которые могли бы почувствовать эту скорбь. Члены похоронных компаний людьми, разумеется, не считались — полумертвые полумеханические работники, не способные ни на что, кроме отвращения, страха и ненависти.

Тут только Фастер заметил (а странно, это должно бы броситься с первого взгляда) совсем неподалеку среди могил на белом мраморном подиуме возвышается великолепный храм, архитектурно напоминающий ротонду. Длинный шпиль позолоченного купола, казалось, протыкал небо и своим окончанием уходил в совершенно иной, невидимый отсюда, мир. В золоте храма сгорали лучи так и не взошедшего солнца. Эффект мнимого пожара выглядел довольно впечатляюще, особенно на фоне повсеместной мрачной серости. Но это далеко не все — лишь неживая часть общей картины. Дело в том, что у подножья храма находилась толпа… выразимся приличней: общество умерших душ. Да, то были именно они! Все облаченные в белоснежные праздничные одежды они, видимо, спешили на молебен. На лицах — радость, во взорах — непонятное для живых счастье посмертного бытия. Количество?.. Да кто их поймет: сотни… может, тысячи, если не миллионы.

Фастер почувствовал в себе борьбу двух желаний. Первое: позвать скорее Кьюнга и Айранта, чтобы эти безбожники воочию убедились в собственном невежестве. И второе: притягательная сила великолепного здания была столь велика… Он сделал шаг, другой, третий… Не помнил сам, как очутился вблизи и уже рассматривал стены храма: они выглядели монолитным драгоценным камнем бирюзового цвета — нет на Земле ему названия, нет там его вообще. Замысловатый узорами барельеф излучал святость, дышал этой святостью и, похоже, сам из нее состоял. Идеал всего чистого и совершенного. Он дотронулся до стены и почувствовал, как некая живительная сила проникает в его тело, наливая приятной теплотой каждую клетку. Подобно тому, как язык, попробовав на вкус заморские, ранее неведомые яства, в восторге от них, так и взор, не видевший до этого ничего подобного, немел и таял от внутреннего торжества.

Фастер смешался с толпой молящихся и вошел внутрь.

Свет огромнейшего паникадила, свисающего с потолка (во всяком случае, чего-то на него очень похожего) не шел в сравнение ни со светом солнечным, ни, тем более, с его искусственными подделками. Храм, словно живыми водами, был наполнен верующими. Звучало пение хора, пробуждающее в душе долго дремавшее там чувство прекрасного — острое, граничащее с экзальтацией. Но самое странное было то…

Фастер зажмурил глаза и впервые задал себе разумный вопрос: не во сне ли я?

Вот удивление — на удивление всем удивлением. Сложно поверить, но так оно и было: главным священником, служащим у алтаря, являлся… капитан Кьюнг. На нем неплохо сидел длинный поддир, сплошь украшенный мозаикой драгоценных камней, а голову венчал великолепный кидар, горящий светом как огнем. Рядом в одеянии менее пышном, но достаточно богатом стоял Айрант. Он успел отрастить длинную бороду и склонился в священном благолепии перед святыми реликвиями. Богохульник, матершинник, циник и кощунственный насмешник всего на свете… Может, просто похожие лица? Фастер еще раз моргнул и помотал головой: да они же! нет никаких сомнений!

Кьюнг, подняв обе руки кверху, громогласно начал речь:

— Великому Брахме, Создателю миров, Творцу вселенных, Началу всякой жизни и всякой премудрости воздадим славу и поклонение!

Сводчатый потолок храма как рупор усиливал каждое слово и пронизывающим эхом повергал его наземь. Вообще-то, на Земле в индуистских храмах священнодействие выглядело совсем по-другому, но это его ничуть не смущало. Все молящиеся упали на колени и принялись что-то неразборчиво шептать. Фастер немедля последовал их примеру, а Кьюнг еще что-то долго говорил, восхваляя Создателя и признавая ничтожество его рабов — как живых, так и мертвых. Служение длилось часа два, в нем молитвы сочетались с пением хора, создавая калейдоскоп из звуков, мелодий, иступленных восклицаний. Словом, все выглядело более чем захватывающе. Посещая земные храмы Фастер не испытывал ничего подобного. Душа ликовала, желая покинуть тело, чтобы быть поближе к небесам. Чувства обострились, и слезы — жидкие кристаллы внутреннего мира — готовы были выкатиться наружу. Религиозный экстаз затмил все иные помыслы. Хотелось, чтобы это служение никогда не заканчивалось. Мелодия молитвенных песнопений чем-то напоминала древние рапсодии, будто воскресшие из векового забвения. Да… только здесь человеку доступно испытать истинный полет духа, настоящее блаженство и осознать наконец смысл своего существования во вселенной. Когда пение смолкло и молитвы были завершены, первосвященник Кьюнг обратился к своей пастве с проповедью: