Елена Жаринова - Дети Филонея Страница 7

— Вот!

На свет появилась серебристая карточка. Лиза бесцеремонно выхватила ее из рук учительницы.

— Так… Малаганов Аркадий Евгеньевич… Телефон… И тут еще на обороте что-то написано… "Каждый вечер с 8 до 10 в Летнем саду у памятника Крылова…" Он вам что-нибудь сказал?

— Он сказал позвонить, если произойдет что-либо странное, — послушно ответила Ульяна.

— Ну, — Лиза сделала ироническую мордочку. — Как вы считаете, это странное уже произошло или как? В Летнем саду сейчас холодновато. Будем звонить?

Империя Чжоу. Поздняя осень. 439 год до нашей эры

Девять человек шли берегом реки. Их фигуры, словно тени, скользили по серому склону обрыва. На размытой дождями земле оставались следы деревянных сандалий. Холодный ветер беспощадно трепал поношенную одежду путников.

Идущий впереди — сухой седобородый старик — остановился, опершись на посох. Спутники окружили его, почтительно ожидая, что он скажет. Но старик молча смотрел, как гнутся на ветру облетевшие ивы, как стелется вдоль дороги рыжеватая трава. Наконец он вымолвил:

— Как сказал учитель, когда придет холодная зима, увидишь, что сосны и кипарисы последними теряют свой убор.

Действительно, три кипариса темно-зелеными свечами возвышались над унылым осенним пейзажем. Путники вслед за своим предводителем углубились в созерцание. И только один, самый молодой, еще безбородый, спросил:

— Что значат эти слова, учитель Мао-Цзы?

Стоявший за молодым не задумываясь отвесил ему затрещину.

— Где твоя почтительность, юный У-Бо? Разве сейчас время задавать учителю вопросы? Он сам знает, когда и на кого расточать свою мудрость.

— Мудрость — это не чиновник, Хуань-Гун, — добродушно заметил старик. — У нее нет приемных часов. И глуп не тот, кто не понял и спросил. Глуп тот, кто не понял и промолчал.

У-Бо торжествующе обернулся к Хуань-Гуну. Тот недовольно потупился. Старик продолжал, не отрывая глаз от горизонта:

— Кипарис возвышается над остальными деревьями, как добродетельный человек возвышается над другими людьми. И когда приходят невзгоды, добродетельный человек крепче им противостоит. Вот как я понимаю слова учителя Кун-Цзы. Однако близится ночь. Нам пора подумать о крове. Где заночуем, Хуань-Гун?

Хуань-Гун склонил лысеющую голову.

— Не сочти меня дерзким, учитель. Но кто сейчас может думать о житейских делах, когда скорбь об оставившем нас И-Цзы еще так сильна?

Старик посмотрел на Хуань-Гуна с легким раздражением.

— Как несправедливо распределилась скорбь! Ты так печалишься об И-Цзы, хотя всего лишь один год внимал его поучениям! А я, который уже сорок лет назад был его названным братом, в день смерти учителя все еще могу рассуждать разумно. И даже в память любезного И-Цзы я не хочу быть съеденным волками.

Словно в ответ, над рекой разнесся волчий вой. Путники, вздрогнув, теснее прижались друг к другу.

— Пещера! — воскликнул У-Бо. — Выше по течению я видел пещеру.

Путники оживились. Новая волчья рулада еще больше их взбодрила. Не дожидаясь указаний предводителя, они вслед за юным У-Бо полезли вверх по обрыву.

Стемнело, и вход в пещеру был едва заметен. Он чернел, как врата преисподней. Из недр земли дышали могильный холод и тишина. Растолкав оробевших путников, Мао-Цзы с треском оторвал кусок своего одеяния и намотал на посох. В маленькой склянке на поясе оказалось масло. Сбрызнув им ветхую ткань, старик кресалом высек огонь. Факел вспыхнул. Мао-Цзы, не оглядываясь на спутников, шагнул в пещеру. У-Бо последовал за ним.

— Как сказал бы учитель, зажегший огонь во тьме — зряч, — весело заявил он, обернувшись к Хуань-Гуну.

Вскоре выяснилось, что пещера уже служила кому-то пристанищем. В ее глубине нашлась вязанка хвороста, а в углу — высокий кувшин с водой. Путники развели костер и расселись вокруг. Они выжали мокрые бороды и косицы и с удовольствием протянули озябшие руки к огню. Потом развязали свои котомки и принялись за скромный ужин. В меню были рис, тушеные овощи и немного рыбы — все, чем делились со странствующими конфуцианцами окрестные крестьяне.

— Ух, вкусно! — сообщил У-Бо, тщательно обсасывая рыбий хребет. — Учитель Мао-Цзы! Есть ли в "Беседах и суждениях" великого Кун-Цзы что-нибудь про еду?

— Тот, кто стремится познать правильный путь, но стыдится плохой одежды и пищи, не достоин того, чтобы с ним вести беседу, — тут же отозвался старик. Потом добавил несколько невпопад: — Любезный И-Цзы любил хорошо поесть…

В пещере наступило молчание. А вскоре послышалось тихое посапывание — путники засыпали один за другим. Заснул, поерзав на холодном полу, и непоседливый У-Бо. Только Мао-Цзы не спалось. Он смотрел на небо сквозь отверстие пещеры и видел, как ненастье сменилось безветренной звездной ночью. Обычно его старые кости задолго чувствовали такую перемену погоды. Но в этот раз они оплошали. Видно, земные ощущения понемногу угасают… Скоро, совсем скоро и его дух отправится в последнее странствие. Что ж… Философу следует относиться к смерти с любопытством.

У левого берега реки, у самой кромки, звезды загорались и гасли в воде. Глядя на них, Мао-Цзы мысленно перенесся в далекие дни, когда многие из умерших были живыми…

На утро, запив рис водой и погасив костер, путники вышли на дорогу.

Стоял ясный день. Воздух был по-осеннему холодным, но солнце приветливо рассыпалось по чахлой листве.

Через час конфуцианцев догнали солдаты.

В те дни по всей империи Чжоу шла междоусобная война. Власть императора — вана, сына Неба — ослабла. Силу набирали чжун-го — "срединные государства". Философы путешествовали по земле самого могущественного из них — царства Цинь. За него-то и сражался с соседями встреченный ими отряд.

Сражение, видимо, закончилось победой. Солдаты возбужденно переговаривались и шутили, несмотря на то, что двух их товарищей ранеными несли на носилках. Они не обратили внимания на оборванцев, почтительно приветствовавших офицера. Но офицер, статный вельможа с перевязанной головой, остановился.

— Любезный Мао-Цзы, не тебя ли я вижу?

— Твои глаза не обманывают тебя, господин Чэн, — старик поклонился еще ниже.

— Я рад, что ты здоров и по-прежнему топчешь дорогу. Вчера я видел любезного И-Цзы… Ребята, кто-нибудь помнит, что сказал толстяк И-Цзы?

— Он сказал, господин, что совсем здоров, — отозвался один из солдат. — И если его спутники не свернут с дороги и будут не слишком спешить, то он нагонит их не позже, чем через три дня.

Конфуцианцы растерянно переглянулись. Некоторые застыли с раскрытым ртом.