Елена Жаринова - Дети Филонея Страница 8

— Когда ты видел И-Цзы, господин? — звенящим голосом спросил У-Бо.

Офицер недовольно взглянул на нахального простолюдина. Мао-Цзы мягко отодвинул юношу в сторону. Когда он начал говорить, голос его дрожал.

— Прости мою настойчивость, господин Чэн, но не мог бы ты повторить, когда и где ты видел любезного И-Цзы?

— Вчера, — пожал плечами офицер. — В деревне, где мы остановились на постой.

— И… он был жив?

Офицер обернулся к солдатам. Весь отряд громогласно расхохотался.

— Вполне, мой дорогой Мао-Цзы! Не сочти за обиду, но ты и вполовину не выглядишь таким живым, как толстяк И-Цзы! Видел бы ты, как он наворачивал рис! Несчастная вдова, наверно, и сама не рада, что взялась его выхаживать!

Все еще смеясь, солдаты зашагали прочь. А конфуцианцы так и остались стоять на дороге.

— Ничего не понимаю, — развел руками Хуань-Гун. — Этот человек в своем уме? Или это мы все лишились рассудка?

— Надо вернуться в деревню и проверить, — предложил У-Бо.

— Что проверить? — накинулся на него Хуань-Гун. — Или ты, глупец, не видел И-Цзы мертвым? Или ты не присутствовал на погребении? Учитель, скажи ему… Учитель! Эй, учитель Мао-Цзы!

Мао-Цзы, приподняв длинные полы одежды, почти бегом припустил по дороге назад.

Вскоре после полудня философы, запыхавшись, вошли в деревню. Три дня назад здесь, в одном из крестьянских домов, умер их прежний предводитель. Мао-Цзы, держась за сердце, решительно постучал в дверь.

Та распахнулась. Пригибая головы, философы вошли в хибару. И застыли на пороге: в углу на циновке, с глиняной плошкой в руках, сидел И-Цзы — живой и здоровый. Увидев конфуцианцев, от удивления он просыпал рис себе на колени.

— Любезный Мао-Цзы! Почему ты вернулся?

У-Бо с тревогой посмотрел на старого учителя. У Мао-Цзы тряслись губы. Он силился что-то сказать, но не мог и только протягивал к старому другу высохшую дрожащую руку.

10 апреля, понедельник

Рабочий день полковника КГБ Антона Андреевича Корягина начался как обычно — с проверки почты.

Пока загружался компьютер, Корягин гимнастики ради несколько раз энергично прошелся вокруг стола, крытого красным сукном. За окном по Литейному громыхали трамваи. Этот звук давно уже стал неотъемлемой частью работы. Вроде как убери его — и невозможно будет сосредоточиться.

На мониторе, вздрогнув, установилась заставка — государственный герб. Устроившись в массивном кожаном кресле, Корягин ввел пароль и вошел в почтовый ящик. Писем накопилось много. А настроение у Корягин было вполне понедельничное — то есть нерабочее. И погода — эх, что за погода стоит! Сейчас бы кружечку пивка, да спаниеля Тишку на поводок, да в парк с внуком… Или на дачу к брату Борьке закатиться… Но Корягин, заказав по переговорному устройству чай, постарался сосредоточиться.

Плановые отчеты… Статистические сводки… Донесения агентов… В прежние, "досетевые" времена для того, чтобы доставить все это по назначению, понадобилась бы уйма человекочасов. А сколько бумаги… Корягин с ужасом представил себе пыльные кипы на красном сукне и любовно погладил компьютер по металлическому боку.

Антон Андреевич любил прогресс. Что плохого в том, что советские люди — не все подряд, конечно, а самые политически грамотные, проверенные и надежные — пользуются чудесами враждебной техники? Пусть империалисты размениваются на создание роботов-домохозяек и думающих машин. Пусть поработают на наш комфорт. У советской промышленности есть задачи поважнее.

Однако Сеть, или, как ее называют на Западе, Интернет, оказалась не только удобством, но и источником головной боли. Когда семь лет назад Комитет подключился к Сети, старики-ветераны были категорически против. Сеть — это интервенция, утверждали они, против духовного здоровья советского народа. А что, если Сеть выйдет из-под контроля? Вдруг найдутся горе-умельцы, из тех, кто сооружает радиостанции по чердакам, чтобы слушать вражеские голоса? Вы представляете, что тогда произойдет? Сколько разойдется антисоветских пасквилей? Какая информация окажется доступной?

Но молодежь была самоуверенна. Как Сеть может выйти из-под контроля? В стране будет существовать один-единственный сервер. К нему будет иметь доступ только Комитет.

Так все и было — до поры. Но старики оказались правы. Горе-умельцы нашлись. В Ленинграде, в колыбели революции, был создан подпольный сервер. По этому делу уже велось следствие особой секретности, и двое высших чинов были приговорены к высшей мере за халатность. Однако сервер, по-прежнему не обнаруженный и не блокированный, продолжал действовать. Об этом свидетельствовали гнусные анонимки, периодически приходящие на электронный адрес Большого Дома. Наглые молодые говнюки. Не понимают, с чем связались!

Постучав, в кабинет вошел помощник и поставил перед Антоном Андреевичем поднос. Чай был в стакане с подстаканником — серебряным, тяжелым, еще довоенным, украшенным серпами-молотами и снопами пшеницы. Этот подстаканник переходил от одного хозяина кабинета к другому и стал ритуальным — как и кусковой рафинад. В таком чаепитии было что-то ленинское. Что-то полное романтического духа первых лет революции, который сейчас товарищ Тропинина старается воскресить.

Антон Андреевич покосился на портрет генсека. Ямочки на щеках, каштановые локоны, седая прядь надо лбом, материнский взгляд карих глаз… Скромный костюм, блузка с бантом и значок коммуниста на лацкане.

Корягин не раз встречался с Тропининой, когда та приезжала в Ленинград. В присутствии прежнего генсека он чувствовал себя уютнее. И не только потому, что бывший был свой человек, из органов, андроповский выученик. Все-таки мужик — это мужик. А баба есть баба…

В бабе на государственной службе есть что-то, выражаясь поповским языком, богомерзкое. Ты смотришь на нее сверху вниз как на слабое и не слишком умное существо, ты расслаблен, а она вдруг — хвать! — львиной лапой да по живому.

И эта такая же. Вся из себя улыбчивая, неторопливая. Эдакая всесоюзная бабушка. Угощает пионеров пирогами собственной выпечки. А проект новой конституции на президиуме зарубила так ловко, что никто и пикнуть не успел. Дала-таки понять, кто в доме хозяин…

— Антон Андреевич! — помощник снова показался на пороге.

— Чего тебе, Кузнецов?

— А кто в Куйбышевский райисполком-то поедет?

— Не понял, — Корягин, отставив чай, недовольно уставился на помощника.

— Так в райисполком… Вы же вчера сказали, что сегодня решите, кого послать. Оттуда только что звонили, беспокоятся… Помните?

Корягин наморщил лоб и вспомнил, но смутно. Был звонок ему домой — действительно, из Куйбышевского райисполкома. Какая-то у них беда приключилась с документами. И действительно, он обещал в понедельник кого-нибудь прислать. И еще позвонил Кузнецову, чтобы тот ему сегодня напомнил. Но почему все это так смазано, словно события месячной давности?