Многократор - Художник Её Высочества Страница 78

Приехав, решил устроиться дикарем. Пошел сразу к морю. Центральный городской пляж мне, естественно, не понравился — иголку негде воткнуть, обязательно в кого-нибудь попадешь. Пошел по берегу, и когда почувствовал острую необходимость искупаться, благоговейно упал в море. Валялся на гальке, поднял голову — над головой горка с домом и домиком для отдыхающих. Делюсь с соседом, показываю пальцем, что замечательно наверно жить в такой близости от моря? А он мне отвечает: «Мне тоже нравится. Поливаю помидоры, за грядкой обрыв, дельфины у мола, и будто дельфинов поливаю». Он, без дураков, и оказался хозяином сего райского места. Через мгновенье я вселился в домик с окнами-иллюминаторами.

Приезжай ко мне? В столице так нездорово жить. В Москве ежегодно поступает в продажу два миллиона градусников. Если поступает, значит старых, надо полагать, в наличии уже нет. И о каком здоровье можно говорить, даже думая только об этих трёх тоннах ртути из разбитых градусников, попадающих в землю каждый год? Приезжай? Тут тебе и оперённые мысли прибудут, и море, что звук, окруженный мелизмами, и серебряные песчинки, взблескивающие в лазури вод, и будет, что вспомнить (как ласковые волны чесали пятки, а мы им говорили: «Кыш!»).

Здесь буковки побледнели, и Степан, воровато оглянувшись на подъезд, дочитал.

Закончились чернила и я с удовольствием сходил в город за новым стерженьком. Заодно зашел на рынок, наторговался всласть (я доказал дедушке, что если он не продаст персики немедленно за полцены, он обратно их не довезет), ко всему получил дыней по ягодице. История такая. Подошел к очереди и, заглядевшись на гипертрофированный арбуз, наступил женщине на ногу. Хохлячка, сморщилась, высказалась: «Чоловиче, а не пишлы б вы у самый кинец?!» Я ответил, что в конце очереди уже кто-то стоит. За что получил дыней в сетке по попе. Повреждения несерьезные, мы познакомились, проводил её до дому. По дороге съели перезревшие персики за полцены. Где-то я уже и отдохнул. Пришел из города (Алочка с Юрой угостили меня пловом с мидиями). Невзначай поразмышлял о мюонах (частицах, не имеющих отношения к проблеме внутриядерных сил) и окончательно утвердился в твердости (мозги на юге такие мягкие!), что дискретность — всего-навсего перекачка материи на самом элементарном уровне. Ах, какой был плов!

По полям были мечтательно нарисованы ракушки, медузы, похожие на воланы для бадминтона и дельфинчик, перечерченный в пухлом животе волнообразными линиями.

Нет, о работе не думаю! Только персики, персики и еще раз персики! Передай привет Ивару, если позвонит, и соблазни его с семьей в Крым (если добьется отпуска). Привет также, что разумеется, Степану. Жить замечательно, ложусь спать, спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — сжимая письмо в шарик.

Конечно, полезно для здоровья: сушить кузнечиков, питаться акридами, чтобы потом хруст не стоял под ножом анатома, но что-то здесь не та-а-ак! Среди просвечивающей желтой персиковости выпирали фиолетовые пятна, фигуры рассеяния, эдакие логические допущения, помалу собирающиеся к логическому центру.

Загнул первый палец. Может нормальный человек через несколько дней после охранника с простреленным лбом писать о персиках, если он не садист по натуре? Загнул второй палец. «Передай привет Ивару, если позвонит». «Эй, стража, не теряйте меня — я выскочу в город, позвонить.» Допустимо такое? «Соблазни его в Крым (если добьется отпуска)». «Эй, стража, у вас тут, безусловно, тишина матроская, но я сваливаю.» Даже не стал зажимать третий палец. Тут уже не надо пузо рвать, итак ясно, что ночь — матерь богов.

Не-ет, не зря он письмо вскрыл. Один раз можно сподличать. Один раз в жизни даже не можно, а нужно сделать большую образцовую гадость. Будь ты хоть девой Марией, затворником Печерским и архангелом Гавриилом в одном лице. Один раз вообще всё можно. Главное, чтоб не понравилось. А то, что он влез в тайну частной переписки и на гадость не тянет. Кто сам без говна, пусть первый бросит в засранца туалетную бумагу. Хватит риторики, пора действовать.

— Стоять! — кидаясь к дороге и отмахивая пролетающему такси.

Элечка не удивилась.

— Проблемы?

А то! Если акционерное общество, Элитные проблемы в вашу скучную жизнь! существует, Бумажному контрольный пакет. Рассказывал, стараясь недоговаривать в части, касающейся истории с антенной.

— Остановись-ка, — тронула его массажистка. — Я же тебе сказала, в какую сторону думать. Нос чешется — в Буратину превращаешься.

— Хмыуи… — протянул Степан, очень похоже на зевательные звуки мамаши-аффенши, кемарившей тут же, на диване, и вспоминая затейливые наставления: «Тот, кто вглядывается в кончик волоса, не заметит, как велик мир» и так далее. Такие рецепты только китайцам годятся. «Носите на пояснице шнур, сплетенный невинным юношей из шерсти, взятой с правых лопаток нечетного числа баранов.» Ему бы что попроще: «Укутайтесь полотенцем и терпите, пока не оплавятся ногти. Сняв горчичники, выпейте рюмку холодной водки с перцем, одновременно снимая жар внешний и воспаляя внутренний согревающий». Уже лучше.

— Элечка… Сейчас такой момент… Можно открытым текстом?

— Бачилы очи, шо куповалы, хай воны повылазят. Соку хочешь?

Провел языком по сухим губам и кивнул.

На удивление, за окном ходила та же рыхлая женщина с дебелыми руками. Она отдирала от кофты нервничающую кошку, пытаясь ссадить её на газон.

«У всех нормальная жизнь советская, толька я дурочка из переулочка.» — подумал, принимая стакан с брякающим кубиком льда. Выпил сок залпом, необдуманно оставив во рту лёд, пораждающий картавость.

— Нру трак крак рже, Эрлечка?

Смотрит на него с сожалением, что ли.

— Правда, один тормозит ногами, другой головой. Слушаешь не слыша.

В прихожей раздался звонок. Массажистка, извинившись, убежала.

«Зурст! Поможем, чем сможем. А дойдет до дела — дети не кормлены, картошка не полота.»

Вошло нечто колеблющееся. Проще все пуфики Ближнего Востока перемассировать, чем одно это. Расстроенный, побрёл к входной двери, только перешагнул порог, послышались торопливые шаги. Остановился, повернулся.

— До свидания, — наклоняя голову.

— До побачення, мой золотой. Не журысь, а думай, — уже почти закрыла за ним дверь, но остановилась в последнее мгновение. — Отвечаю открытым текстом. Разговори её.

Дверь захлопнулась.

Степан еще постоял в пустом подъезде, послушал тупую муху, мучающую лбом оконное стекло, вышел на улицу, оборвался на полушаге у газона, по которому трусливо кралась кошка. Караулившая её женщина степенно вышагивала рядом.