Многократор - Художник Её Высочества Страница 87

— Это в Красноярске было.

— Жаль! Постелили бы роскошный ковёр на лестничную площадку, у двери тумбочку из антикварного, на тумбочку пепельницу в виде лошади, убитой каплей никотина, в вазу букет георгинов, каждый размером с её голову.

— У неё маленькая голова. Как яйца у её деда в холодной воде.

— Ну какая? Такая что ли? — показал полмизинца.

— Чуть больше, — передвигая палец друга в основание мизинца.

— Мда, для головы ещё сойдет, а для яиц маловато.

Каркнуло. За окном, на зубце сидел воронище. Вильчевский срочно потребовал рогатку.

— Это Жулькин дружок.

— Тогда давай выпьем за дружбу!

Они выпили за дружбу. Иван подошел к окну и обратился к птице, где-то даже похожий на патера. Патеры, когда с амвона выступают, бывают навеселе? Бывает. Что они не люди, что ли?

Ворон стал боком, готовый в любую секунду шарахнуться прочь и внимательно слушал.

— Скучно жить без алкоголя. Ты не согласна, птичка?

По ворону было видно, что не скучно. Своя напряженная жизнь, мероприятие за мероприятием.

Вильчевский махал руками, доказывая. На каждый взмах руки ворон вздрагивал, но не улетал.

— Кошки не пьют, собачки не пьют, коровы… Нет, коровы пусть останутся трезвыми. Детей кормить сыром надо. Птичка прилетела, фью-фью, нажралась червяков, полетела, крылышками бяк-бяк, на лету обгадилась, снова в гнездо, жопу мять. Ну скучно, сил нет!

Ворону надоело и он свалился с зубца вниз. Лучше полететь за червяками, чем слушать неубедительные аргументы резонёра о пользе тотального пьянства.

— Ты ничего не слышишь? Или у меня в ушах звенит? Ба! Да это Тамагочи! — вырыл закатившееся под бумаги яйцо, лицо счастливой мамаши. — У-тю-тю. Вылупился, перепелушечка. У-сю-сю.

Малюсенький Тамагочи шлялся из угла в угол и разевал клюв.

— Он, наверно, есть хочет? — предположил Степан.

Вильчевский с трудом нажимал толстым пальцем миниатюрные кнопочки.

— Жмём вот так, — заглянул в инструкцию. — Смотрим.

В окошке появилось: возраст — 1 год, вес — 20 грамм.

— Ты понял? Он еще ни разу не поел, а ему уже один год. Ну йог! А это что за тесты? Дисциплина — нуль, «ханге» — голодность, — нуль, счастливость — нуль. Надо кормить.

В позиции «корм» появилось меню.

— «Мил» означает «еда» и «мука». Значит, мучное. «Стейк» — мясное. Слушай, а стейк из курятины бывает? Ничего себе! Он, оказывается, каннибал. Во дают япошки! Ну, кушай, деточка.

В траву упала печёность, похожая на ромовую бабу. Птенец набросился на неё и живо умял.

— Теперь мясное.

Сверху свалилась шайба стейка. Мгновенно исчез и он.

— Накормили. Как вспомню, как с Анькой всю ночь прыгали, так вздрогну! То писать, то какать, то сиську, то газету.

Степан взял яйцо и, балуясь, прошел по кругу по позициям.

— Чёрта с два! Он недоел.

В самом деле, в тесте «ханге» из четырех сердечек окрасилось только одно.

— Ну, тогда он слон! Сколько ж ему надо? Дай-ка сюда, — нажимал раз за разом и «стейк», и «мил», повторяя. — Жри, скотина! Жри! Чтоб ты лопнул!

Внезапно в правом углу экранчика появился череп. Полезли в инструкцию и вычитали, что Тамагочи нельзя перекармливать. Но зато перекормленного можно лечить уколами. Поставили укол — порядок, череп исчез, и довольный Тамагочи носится по лужайке.

— Ты знаешь… — смущенно сказал Степан, — У меня к салажёнку даже отцовские чувства пробуждаются. Ерунда какая-то. А что будет, если мне в город надолго надо, а я его оставлю дома?

— Помрёт.

— Да ты что?! — опёрся на кулак и задумался. — Меня ж потом совесть замучит. Не надо было его вылуплять.

Вильчевский пошел к станку с портретом. Закряхтел, рассматривая.

— Когда девица падает, она падает на спину, тьфу, тьфу, чтоб не зглазить! Я говорю, когда Бумажный пишет картинку, он не пишет крупные фигуры крестьян, он не станет мелочиться, он сразу пишет шедеврики, — воткнул палец в степанову грудь. — Ты достойный человек! Высокий, как сосна, сильный, как лось, быстрый, как лань, свирепый, как пантера!

— Мужское достоинство это что-то хорошее, но я не знаю, что это такое. Ты, Ванька, думаешь, я потеку? Вчера вечером и сегодня ночью я заперемарал что только можно.

Вильчевский покачал головой, дружок пусть кому-нибудь другому отклоняет от истины. Ему недавно доказывали, что Краснодарский край лежит в Сибири со столицей в Красноярске. Для людей, не забывших основы школьной географии, это может быть очень смешно. И он смеётся после таких слов. Это же а ля прима? Верно он, тоже живописец, понимает? Нечего тут картину гнать!

Если не подтвердится слух о стратегическом содружестве С.А. Бумажного с И.И. Вильчевским и Хмельницкой области Украинской ССР, за это надо выпить.

— Поднимай аметист. Будь!

Степан, махнув аметистом, махнул бровями. Брови как-то неконтролируемо махнулись по очереди. Мех, само собой, блестит, как у соболей, норок и прочих пансионеров зверохозяйства.

— Я такой а ля примы в жизни не видал, заливала! Всё ж сползает и течёт. Потная спина. Как у тебя получается?

Степан на этот раз махнул бровями дружно. Ему бы самому кто объяснил.

— А славная девушка, — Вильчевский снова вернулся к холсту. — Что-то необычное в ней. Марсианское, — и он неприлично близко, на расстоянии поцелуя придвинулся лицом к портрету.

,Юпитерианское.,- поправил про себя Степан.

— Но женщина умная, чувствуется.

— Господи, ты-то откуда знаешь?! — воскликнул, уколотый в сердце перевернутым значением слов об уме. Как его теперь вернуть, нормальный ум?

— Да собственно… ну это… А! Большой и ясный лоб. Ты видел когда-нибудь женщину со лбом? Я имею в виду, Мадонну. Мадонну с горностаем я видел. Мадонну с гранатом в руке тоже. С киндерами много. Даже с мешком есть. А вот со лбом не встречал.

О, это человеческое сообщество, понимающее как надо, и как не надо. Ведут себя люди по особым законам, придуманным. И чувствуют, что вождь — большая никчёмность, а будут механически отбивать ладони. И официант, понятно, улыбается купюре вашей, а вы ему — круговорот кошельков в природе. Специфические инстинкты работают. И твои тоже работают — сам же дашь на чай. Нехорошо думать то, что не говоришь, а по другому не получается. Вот друг его сейчас ведёт беспутный разговор. А сам прикидывает каким образом его, Степана, терзания переставить с военных на мирные рельсы. Но надо ли это Степану? И надо ли другу всё знать. А значит, придется притворяться, что нормализуется и настроение поднимается, и хватит подныривать — всплываем.

На столе запищало.

— Он накакал.

— Убирай тогда.