Воин-Врач IV - Олег Дмитриев Страница 20

По этой же самой причине сам великий князь с сотниками и воеводой заперся в горнице безвылазно. Чтобы и у железного внешне Гната была возможность хоть немного выдохнуть, зная, что за дверями и во дворе стоят Лютовы ребята. Которых произошедшее, кажется, не волновало вовсе. Ну, рать. Ну, латинян. Ну, разлетелась на версту. Бывает. Не́хрена было вообще к нам соваться. Батюшка-князь жив-здоров? Вот и ладно, а остальное — вовсе не наша печаль.

Запомнились расспросы Хагена, митрополита и самого́ Глеба, теперь Переяславского. Рыжий вопросы задавал с такой прямодушной хитростью, что на него даже Гнат смотрел с отеческим умилением, как если б у него сынок пятилетний просил меч, чтоб выйти на улицу и тамошнему Ваське или Петьке уши отрубить, чтоб не дразнился.

Вопросы отца Василия были предсказуемо сложнее, но касались в основном того, не было ли в деяниях Всеславовых чародейства-волховства бесовского. Лаконичные объяснения о том, что всё случившееся имело сугубо научное объяснение, и нечистый там и близко не пробегал, его, вроде бы, удовлетворили полностью. Хотя, по крайне задумчивому лицу его, лежавшему потом на столе, видно было, что митрополит напряжённо и с великим трудом изыскивал приемлемые слова для того, чтоб услышанное, но ни разу не понятое, донести до паствы, чтобы не допустить разброда с шатаниями.

Вопросы Глеба были самыми сложными. И хуже всего было то, что мысли они навевали безрадостные. Ладно бы, спрашивай он для себя или для отца, Святослава Черниговского. Но создавалось у Всеслава очень нехорошее впечатление, подозрение даже, что за такими округлыми, не предметными, вроде бы, вопросами его виднелись кресты византийских монастырей. И дай-то Бог, чтобы не римских. Гнат, пару раз пытавшийся вывести Глеба если не на чистую воду, то хотя бы на пьяную откровенность, в обоих случаях напарывался на какие-то невнятные объяснения того. И на слишком цепкий и холодный взгляд в ответ, для этой поры застолья не характерный совершенно. У самого Рыси, как и у Вара с Немым, были точно такие же. Словом, вопросов двоюродный брат оставил сильно больше, чем дал ответов.

Через два дня, рассчитавшись и получив тёплые напутственные слова и заверения в верности и бесконечной дружбе, княжья дружина во главе со Всеславом направилась домой. Алесь и Звон говорили, что остальные наши, в Переяславле не появлявшиеся ни до битвы, ни после, частью уже добрались, а частью были на подходе. Это радовало. Ве́сти Дарёне улетели в тот же вечер, но от знакомых живых людей получать их всегда гораздо приятнее и как-то вернее, чем с ленты «телеграммы».

Обратный путь занял на сутки дольше. Гулкий треск, от которого нервно ржали и припадали на задние ноги кони, давал понять, что лёд на Днепре доживал последние дни, и возвращаться пришлось не всегда по руслу, по фарватеру. Кое-где приходилось выбираться на более пологий правый, восточный берег, и торить дорогу там. Но добрались, пусть и чуть дольше по времени, без потерь и без нападений. На вопрос и о них Звон Иван, чей коренастый, но, по словам Алеся, на диво выносливый франкский конь шагал рядом с Бураном, ответил лаконично:

— Не, дурных нема́. Мои твоих зареклись трогать, а пришлых всех мы знаем и следим, в этих краях нет их. Дальше Переяславля южные и не забредали. А северные либо мои, либо древлянские, либо шведы да датчане-шалуны. Спокойно дойдём, княже. Через переход вокруг Днепра уже Шиловы ребята будут стоять до самого дома. Да и ваши, поди.

Про наших, как и прежде, никто не стал ни соглашаться, ни опровергать. По лицу Рыси понять что-либо на этот счёт было абсолютно невозможно, а Ян, Ждан и Алесь при подобных вопросах всегда тут же надевали лица людей, прослуживших всю жизнь, тех, которые фраз, произнесённых не в соответствии с Уставом, понять не могли в принципе, как если бы звучали на неизвестном языке, рыбьем, например. Но о том, где именно ждать Шиловых, Гнат потом уточнил более предметно. Чтобы не уменьшить нечаянно бандитское поголовье из-за слабой координации. Но он, конечно, объяснил не так. У него получилось лаконичнее. «Ибо потому что» у него получилось, фраза, которая с лёгкой руки князя-батюшки уже становилась потихоньку тайным паролем нетопырей.

Поэтому все насквозь тайные кордоны жуликов присоединялись к обозу и дружине со сконфуженными лицами. А как иначе, когда ты сидишь в засаде вторые сутки, огня не разводишь, чтоб дымным духом ме́ста тайного не выдать, не шевелишься почти что — а ну, как снег скрипнет, или с ветки дерева, на которой сидишь, упадёт? И тут вдруг голос за спиной:

— Бог в помощь караульщикам. Рать на подходе, хорош сопли да задницы морозить, подтягивайтесь к вашим, что с нами уже идут. Там и горячего похлебаете, и всеславовки глоток каждого дожидается.

Нет, горячего — это очень кстати, конечно, а уж об огненном княжьем напитке и разговора никакого нет. Но чтоб вот так, в полной тишине весеннего леса подойти и только что не по плечу похлопать? Звери, как есть звери! И атаман их Рысь — тоже. Про князя так думать на всякий случай не рисковали. Он, говорили, мысли слышит, не обиделся бы ненароком. Обижать и сердить Чародея в Звоновой дружине желающих не было ни одного, особенно после того, как атаман, и Шило вслед за ним, сказали, что тому, кто со Всеславовыми дружинными закусится, или надумает зло учинить — лучше удавиться самому, заранее. Всем легче будет.

Киев встречал победителей, кажется, в полном составе, как и Переяславль до него. Но масштаб, конечно, был не тот. По Подолу не было свободного места до самых городских стен. На причалах народу толпилось, как не всякий раз при встрече торговых караванов и важных посольств. Все вопили здравицы, швыряли в Деда-Солнце шапки, протягивали к шагавшим в первом ряду князю, воеводе и сотникам тепло одетых румяных карапузов. И лица у всех — мужиков, баб, старых, молодых — лучились счастьем, как стоявшее в зените вечное светило.

Всеслав, кивая и покачивая ладонью знакомым и незнакомым в ответ на крики-величания, не сводил глаз с ворот. Там пока не