Сергей Щипанов - По ту сторону Страница 24

Когда суда сошлись бортами, Роде приказал поднять красное полотнище (театральный жест, не более того). Под обычное «сарынь на кичку!», пираты пошли на абордаж.

Я не видела того кошмара, что творился на обречённом корабле.

Англичане погибли все. На этот раз Роде решил не оставлять свидетелей. Его замысел стал мне ясен после того, как часть команды перешла на захваченное судно, и корабли двинулись разными курсами: «Единорог» повернул на восток, «англичанин» на запад.

Роде понимал: благополучно миновать Проливы едва ли получится. «Единорог» уже примелькался, и шведы, а заодно и ганзейцы, наверняка стерегут зарвавшегося пирата. Роде придумал дерзкий план: захватить судно и идти на нём в Северное море. Тем временем большая часть команды на «Единороге» через Финский залив и Неву пойдёт в русскую крепость Орешек на Ладоге, чтобы отсидеться там до будущего лета. Что капитан собирался делать потом, я не знала. Да он и сам, похоже, не заглядывал так далеко.

Я категорически не хотела переходить с «Единорога» на «Сирену» (так звался английский корабль), но Роде и слушать не стал возражений. Он направил на меня пистолет и заявил, что застрелит за неисполнение приказа. Куда мне было деваться?!

Всё моё скудное имущество моряки моментально перенесли в выделенную каморку, по размерам не сильно отличающуюся от каюты на «Единороге». Я села на табурет и разревелась: как с вещью обращаются! Ведь по контракту я нанималась лекарем на судно «Единорог», порт приписки Копенгаген, а не в собственность капитана Карстена. Он не имеет права!

Только у пиратов, оказывается, свои представления о правах.

Вместе со мной и Роде на «Сирену» перешли восемь матросов. Братья Рябовы и боцман Гора остались на «Единороге». Я так и не попрощалась с Афоней и Ивашкой. Сидя в каморке, не видела, как корабли разошлись в разные стороны.

«Сирена», двухмачтовое торговое судно (как назывался такой тип кораблей, я не знала), направилось к датским проливам. Экипаж, вместе со мной, десять человек. Трюм под завязку забит какими-то бочками. Их содержимым я не поинтересовалась.

Всё здесь, на захваченном судне, мне претило. Если раньше ремесло пирата виделось в ореоле романтики, сопряжённой с бесшабашной удалью и героизмом, то теперь розовые очки окончательно спали с глаз.

Не мне их, «джентльменов удачи», судить, но одно знаю точно: не хочу иметь ничего общего с этими людьми. При первом удобном случае сойду на берег, и – только меня и видели!

Однако случая пока не предвиделось. «Сирена» шла открытым морем, берег иногда виднелся туманной полоской слева по борту.

Шли мы не то что совсем медленно, но не так резво, как хотелось бы. Проливы надо миновать как можно скорее. Если кто-то стал свидетелем захвата «Сирены» пиратами с «Единорога», и этот кто-то сообщит английским властям раньше, чем мы выйдем в Северное море – нас всех ждут крупные неприятности. И это ещё очень мягко сказано.

2

На третий день пути налетел шквалистый ветер, быстро перешедший в шторм. Капитан вовремя приказал убрать паруса, а то нас попросту опрокинуло бы набок. Но и так корабль получил хорошую трёпку. То взлетал на гребень водяного вала, то стремительно нёсся вниз – как на колоссальных американских горках. В корпусе корабля всё скрипело и трещало, но рёв бури заглушал и людские голоса и «стоны» старенькой «Сирены». Потоки воды перехлёстывали палубу. Роде и матросы привязали себя, чтобы не быть унесёнными в море. Я спряталась в каюте, хотя понимала: если судно начнёт тонуть, мне отсюда не выбраться. Сидела на полу, вцепившись мёртвой хваткой в ножки стола, чтобы не летать, ударяясь о все выступы и углы. Пыталась молиться, но не могла вспомнить ни строчки, стала напевать «Я скромной девушкой была».

Поистине, удивительным образом устроена человеческая психика: в минуту смертельной опасности из всего объёма памяти сознание извлекло дурашливо-фривольную песенку.

Всю ночь продолжалась дьявольская свистопляска. К утру ветер стал стихать, но обнаружилась новая напасть: в трюме открылась течь.

Капитан распорядился выбросить часть груза – это были бочки, по-моему, с селёдкой – за борт. Две дюжины двадцативедерных бочек поглотило море, зато осадка судна стала выше, экипаж принялся откачивать воду. Вручную. Все, за исключением капитана, выстроились цепочкой, передавая друг другу ведра с водой. Я работала наряду с матросами – когда корабль тонет, привилегии отменяются. Через полчаса у меня руки отрывались, болели плечи и спина; через час готова была упасть на палубу, и просить, чтобы пристрелили, но избавили от мучений. К счастью морякам удалось залатать швы – течь прекратилась.

Роде сжалился и отпустил меня в каюту.

Доковыляв до каморки, я снопом повалилась на пол, прямо на голые доски.

Да, морская служба – не женское дело!

3

Мы продолжали путь на запад, к Проливам. Старая и, как выяснилось, не очень надёжная посудина, скрипя всеми частями рангоута, мало-помалу продвигалась к цели. Справа по борту остался остров Борнхольм, принадлежащий Дании, а далеко слева немецкий Рюген. Один из них, видимо, и есть легендарный Буян, который упоминал Пушкин в «Сказке о царе Салтане».

Мне, понятное дело, не до сказочных островов. Одна забота – унести ноги с пиратского корабля. Хватит с меня приключений в духе Стивенсона.

Вот Роде мои чаяния были явно до лампочки, вернее до фонаря, подвешенного к потолку каюты.

Этот светильник я увидела, когда по зову капитана вошла в его «апартаменты».

Как не хотелось мне идти к этому человеку! Но ослушаться, значит нарушить приказ капитана и долг лекаря, которого зовёт больной.

Едва ступила на порог, в нос шибанул знакомый едкий запах крепкого табака в сочетании с винными парами.

Капитан не выглядел больным. Похоже, рана его не беспокоила больше. Разве только печень пошаливала, или сердце, что немудрено при таком безудержном пьянстве. Роде сидел на табурете возле стола, опершись спиной о стену, курил. Сапоги он снял, и они валялись в углу. Вообще, в каюте царил живописный беспорядок: шляпа и камзол висели на упомянутом мною фонаре, сабля без ножен и пара пистолетов засунуты под табурет. На столе красовалась лужица и всаженный со всей дури в столешницу нож.

– Вы звали меня, сэр? – обратилась я к Роде.

– Присаживайся… Джек. – Капитан указал на свободный табурет, и ухмыльнулся, обнажив жёлтые прокуренные зубы.

– Если вам не нужна моя помощь, сэр… – начала я.

– Садись! – оборвал капитан. Я подчинилась. – Послушай, Джек, или как там тебя? Дженни? Назовись!

– Жанна, сэр.

– Ха! Что ж, пускай будет Жанна. Так вот, ты на моем судне и обязана подчиняться! Если капитан говорит, садись, стало быть, села без лишних разговоров! Хочу потолковать с тобой… Выпьешь?

Он, не вставая, дотянулся до шкафчика на стене, достал кружку, плеснул в неё из початой бутылки.

– Это шотландское виски из запасов бывшего капитана «Сирены», да упокоится его душа с миром.

Роде налил и себе, выпил залпом «за упокой души» убитого и ограбленного им моряка. Я чуть пригубила: отказаться от угощения, значит проявить неуважение к капитану, да и помянуть мёртвого – обязанность живых.

Мне неуютно было, сидела словно на углях. Не знала, как держаться с Роде. С одной стороны, не устаёт подчёркивать, что он тут царь и бог, и моё дело – выполнять приказы, с другой – выпить предлагает, как с ровней.

– Жанна… – Он усмехнулся. – Чего тебе дома не сиделось, дурёха? Родители-то живы?

Я кивнула.

– В Московии?

Я опять кивнула.

– Какого же рожна в чужие земли занесло тебя?

Повторила легенду, уже поведанную однажды Сидонии фон Борк, мол, жених бежал от царского гнева, я последовала за ним, он заболел и умер…

Красивая, но не слишком правдоподобная история. Впрочем, правда, открой я её, едва ли выглядела бы убедительней.

– У всех баб куриные мозги, – грубо прокомментировал Роде. – Ради какого-то прохвоста бросить родительский дом! Выйти в море на каперском судне!.. Это мне по душе, клянусь святым Кнудом! – закончил он неожиданной похвалой.

Роде встал. Я тоже поднялась. Хотела спросить разрешения выйти, но капитан грубо облапил меня и притянул к себе.

– Ты нравишься мне, проказница…

– Сэр… прошу вас, не надо! – протестовала я, силясь вырваться.

Моё сопротивление только распалило пирата. Он стал заваливать меня спиной на стол:

– Ты подаришь моряку немного радости?! Ну же, не заставляй меня быть грубым!

– Пустите меня, сэр! Я не хочу… так.

У меня навернулись слёзы. Роде вдруг ослабил хватку, дал мне возможность поднятья и привести в порядок одежду.

Потом взял за подбородок, приподнял его и пристально посмотрел мне в глаза.

– Я ведь не ненавистен тебе, верно? Не бойся, я хочу, чтобы у нас было по обоюдному согласию. Ты станешь мне, как жена… Подумай.

«Никуда ты не денешься, будешь моей», – прочла я в его глазах.