Отдельный 31-й пехотный (СИ) - Виталий Абанов Страница 48

— Извините… понимаю… вино дышит… — склоняет голову коллежский асессор и поворачивается к секретарю: — печатай быстрей, бестолочь! Ты что, не видишь, какие люди ждут?

— Да-да! Конечно! Не извольте беспокоится! — изображает лицом старание и усердие секретарь, но печатать быстрей не начинает, глядя на них мне кажется, что вся эта суматоха вокруг «смотрите какие люди пришли» — только замедляет процесс.

— Также в качестве доказательства своего славного деяния указанные лица представили в приемную Департамента человеческую голову… одна штука. Точка. Скобки открой. Пиши — в вощеной бумаге, солью и пряностями присыпана во избежание дурного запаха. Скобки закрой. — он втягивает воздух, раздувая ноздри и морщится. Несмотря на соль и какие-то травы, которые по заверению генерал-губернатора «вонь снимут» — в воздухе все равно чувствуется сладковатый запах тлена, столь неуместный в кабинете у чиновника.

— В своем сочетании вышеуказанные документы и предметы являются неоспоримым доказательством факта исполнения нижеприведенными лицами Высочайшего Указа Его Величества Императора от семнадцатого декабря за номером двадцать три сорок четыре дробь ноль три. Дата. Сегодняшнюю ставь. Место для подписи оставь. Все. — чиновник выдирает лист из машинки и тут же с размаху прикладывает к нему печать. Секретарь — аккуратно извлекает копию напечатанного листа из каретки, печаталось через копирку, есть два экземпляра.

— Все, Ваше Высочество, — говорит коллежский асессор Никанор Петрович: — с формальностями покончено. Вот… — он протягивает мне папку с документами: — в прощение вписываются имена лиц, подлежащих высочайшей амнистии и указанный документ является основанием для снятия уголовного преследования на всей территории Империи, а также в зонах временного протектората и экстерриториальных областях, где действует имперское право. После этого бумага подается в ближайший отдел Департамента и там в течении месяца…

— Кхм! — громко кашляет моя кузина, на секунду перестав созерцать свой маникюр. Чиновник слегка бледнеет и откашливается.

— А… вообще-то я и сам могу вписать имена и зарегистрировать в реестре. И… справку выдам об высочайшей амнистии. Вы только лицо, подлежащее амнистии укажите. А денежное вознаграждение вам в банке выдадут по этому векселю, — тут же находится он.

— Амнистия нужна для Мещерской Валентины Сергеевны, — говорю я: — впишите это имя в бумагу, пожалуйста.

— Мещерской Валентины Сергеевны… — повторяет он, наклонившись и вписывая имя в амнистию авторучкой с металлическим пером: — готово! А… вот и справка, секунду, сейчас внесу имя и сюда… вуаля! И… совсем недолго, Ваше Высочество, всего-то минут пять не больше…

— Хм. — моя кузина встала с места и обожгла чиновника взглядом, да так, что тот сразу же замолчал и сел на стул, словно его в грудь толкнули.

— Володя, забирай свою бумагу и пошли отсюда, — говорит она, напоследок мазнув презрительным взглядом коллежского асессора: — comme c’est vulgaire…

— Спасибо вам за визит! Доброго дня и здоровья! — кивают нам вслед чиновник и его секретарь.

— Вам спасибо за проделанную работу — отвечаю я и протягиваю руку для рукопожатия сперва коллежскому асессору, а потом — и секретарю: — благодаря вам все прошло так быстро! Спасибо огромное! — лица обоих выражают недоумение, но руку коллежский асессор все же мне жмет.

— Вы уж извините, Владимир Григорьевич! — шепотом звучит его голос, когда он доверительно склоняется ко мне: — но мы тут не знали, что вы — брат Ледяной Княжны! Да еще и с Родовым Даром! Имперский охотник за головами! Кабы знали… вы уж не серчайте и княжне передайте чтобы не серчала. Мы ее тут очень любим!

— Любим! — как китайский болванчик кивает головой секретарь: — как есть обожаем нашу Снегурочку! — лицо асессора на секунду искривляет гримаса, ему не нравится фамильярность секретаря, но он сдерживает явное желание дать своему подчиненному хорошего тумака. В свою очередь я заверяю что никаких обид я не испытываю, и что восхищен работой Департамента в целом и их двоих лично, что все прошло очень быстро и что обязательно вернусь сюда, как только еще кому голову оторву. Меня в свою очередь заверили что всегда будут рады, что ожидают плодотворного сотрудничества, вот только в следующий раз убедительно просят голову с собой не приносить, потому как «охотник за головами» или там «награда за голову» — это метафоры, к реальной жизни отношения не имеющие и им теперь искать куда бы эту голову… утилизовать, а так как выходной день… пожалуйста не надо больше голов. Или рук и сердец. Любых частей тела. И целиком не надо. Запах… он впитывается.

На этой оптимистичной ноте я и закончил свое общение с чиновниками Департамента Внутренних Дел или по-старому — Разбойничьего Приказа. На выходе из кабинета я увидел стоящую у стенки Ирину, она привалилась к стене и сложила руки на груди, вызывающая поза для красивой девушки, хотя эта ее повязка на глазу придает ей такой… пиратский вид, каррамба…

— А где… — начал было я озираться в поисках своей заводной кузины, но Ирина мотнула головой.

— В автомобиль умчалась, там ждет, — сказала она, отлепляясь от стенки и вставая ровно: — чтобы ты знал — обычно в Департаменте Внутренних Дел так себя не ведут.

— Да я примерно понял…

— Нет, Владимир Григорьевич. Ты не понял. Твоя кузина — очень и очень влиятельная особа. Я… не знала, я в столице сто лет не была. Но… я обязана сказать.

— О чем?

— Владимир Григорьевич, пожалуйста — не вздумай поссориться с этой женщиной. Ни тебе, ни мне потом житья не будет.

— Да что ты преувеличиваешь — пожимаю плечами я: — видишь же, что все хорошо у нас.

— У вас все слишком хорошо, а от любви до ненависти один шаг. Я же вижу. Да все видят, не слепые же тут живут. Скажешь, по ней не видно, как она к тебе относится? — качает головой Ирина: — или я тебе Америку открыла?

— Ну… — вспоминаю как княжна висла на моей руке и прижималась в салоне автомобиля. Может все-таки теплые сестринские чувства? А что? Ну, да, немного… не по-родственному, так может сублимация чувств так выражается? Вон мамы своих детей прижимают, отцы дочерей, в конце концов есть, и платоническая любовь… как говаривал старина Фрейд — иногда банан это просто банан, доченька. И вообще, это может я такой испорченный, что везде намеки на секс вижу, а вот Ай Гуль у нас чистая и непорочная, она поди и не знает, что это значит — вот так к мужчине прижиматься… сколько ей лет? Двадцать? Общество тут не избалованное порнографией и свальным грехом, осуждение кругом и пуританство, вполне может что она и не знает про игры тучки и дождика, верно же?

— Но самое главное не в этом — продолжает она: — главное в том, что ты ей нравился раньше — до того, как память потерял. Она любит другого тебя. А ты сейчас