Джеймс Риз - Книга колдовства Страница 40

Я подумала, что на прямые вопросы он не захочет отвечать, и прибегла к иной тактике. Я заметила как бы невзначай:

— Твои кольца… Они такие красивые.

Скучная банальность, скажете вы, пустая болтовня, достойная общества английской королевы Виктории — о ее помпезном восшествии на британский престол много писали на страницах последней газеты, которую я удосужилась прочитать несколько месяцев назад. Mais hélas, я всегда была чужда этим салонным разговорам. Бру, как выяснилось, тоже был им чужд. Его речи были скорее педантичными, чем любезными. Судите сами.

— Ты читала Филострата?

Я ответила, что нет, не читала. Затем сделала большую ошибку, спросив:

— А что, следовало?

— Филострат рассказывал о маге по имени Аполлоний, которому еще в первом столетии нашей эры некий индийский принц завещал семь колец с выгравированными на них названиями планет.

— Вот как?

Я пыталась набраться терпения и сохранять спокойствие, ибо передо мною сидел единственный в Гаване человек, знакомый с моей Себастьяной. Я воображала, что ее письма (где я сама могла бы прочитать о том, что с ней происходит) лежат в ящике секретера, стоящего в этом шатре. И я попросила:

— Расскажи мне об этом побольше.

На самом деле мне совершенно не хотелось ничего узнавать об этом Фило-как-его-там или о любом другом маге, кроме того, кто сидел передо мной. Мне хотелось поскорее вернуться в мой номер с закрытыми ставнями в «Отель-де-Луз», где я надеялась заснуть, чтобы проснуться на следующее утро отдохнувшей и свежей, готовой продолжить поиски Каликсто и Себастьяны. Но, увы, шел сильный дождь, и от центральной части шатра текли настоящие реки, которые ветер потом срывал с краев полотна, превращая в водопады брызг. Я не готова была уйти в такую бурю. Пока.

— Вот это, — проговорил К., снимая свои кольца, — и есть кольца Аполлония. Он поклялся носить их после смерти принца, и…

— Не может быть, что это те самые кольца, — возразила я, а про себя подумала: «Золотые? Да еще сделанные много столетий назад?»

— Разумеется нет, ведьма, — согласился Бру, — но я изготовил их в полном соответствии с древними приемами сублимации.

Он уже держал кольца в руке, сняв их одно за другим. После этого К. наклонился ко мне. Нет, он почти встал, опираясь на свой кадуцей — посох с двумя обвивающими его переплетенными змеями, — которого я не заметила раньше. Он тянулся, тянулся ко мне и наконец опустил в мои сложенные ладони семь необычайно тяжелых колец. Самое крупное я могла бы надеть на указательный или средний палец, а для какой-нибудь девчушки оно стало бы браслетом. Кольца были редкого качества. Значит, он знал ювелирное ремесло?

Но К. продолжал:

— Аполлоний носил их по очереди, как завещал принц, и так прожил свыше ста лет, причем не утратил привлекательности.

Сам К., на мой взгляд, привлекательным не был, и с каждой секундой я убеждалась в этом все отчетливее. Но неужели ему сто лет? От этой мысли у меня засосало под ложечкой. Неужели мне посчастливилось встретить на своем пути еще одного обитателя мира теней, возложившего на свои плечи груз бессмертия? Когда-то я познакомилась с такой особой на берегах Зеркального озера и не испытывала никакого желания пережить нечто подобное в Гаване. Так что довольно, благодарю. Я встала, намереваясь уйти. Верней, попыталась встать.

Я пыталась высвободиться из объятий дивана, а мои руки сковывала тяжесть семи колец, лежавших у меня на ладонях. С большим трудом я сумела лишь передвинуться на самый краешек, откуда в первый раз разглядела пол этого шатра. Там, на ковре с восточными арабесками, лежала змея: яркий, как свет, свернувшийся кольцами питон с кончиком собственного хвоста во рту. В тот же миг шатер озарила молния. Точно так же в моей памяти ярко высветилось это памятное мгновение, с годами ничуть не поблекшее. Я воочию вижу сейчас Квевердо Бру: ногой, обутой в сандалию, он подвигает к самому рту питона блюдце, полное осиянного молнией молока.

— Уроборос,[63] — произнес Бру. Потаенный смысл этого слова, видимо, требовал дальнейшего толкования, и он добавил: — Не надо бояться.

Увы, его совет пропал втуне, ибо я уже испугалась.

Змея могла бы вытянуть белесое тело на добрый десяток футов, а то и на целую дюжину. Если бы тварь выпрямилась, она заняла бы всю длину палатки, от угла до угла. Пока она вела себя смирно, увлекшись молоком. Но как ей удалось подползти так тихо и скрытно, чтобы улечься между нами? Именно это испугало меня больше всего, и я забилась в дальний угол дивана, подобрав ноги в башмаках под юбку. Bien, буду сидеть и слушать. Так я и поступила; кольца, даровавшие древнему магу сто лет жизни, лежали у меня в ладонях.

— Я стремлюсь, — объявил К., — к возвышенному состоянию.

Мне тут же стало ясно, что он имеет в виду вовсе не ласточкино гнездо, где мы находились, не эту палатку на крыше, приютившую нас, пока буря бушевала все сильнее. Но лишь много часов спустя мне удалось до конца осознать смысл его слов. Луне и солнцу предстояло не раз поменяться местами, прежде чем я поняла замысел Квевердо Бру. Возвышенное состояние, к которому он стремился, являлось… Короче говоря, это было совершенство. Во всяком случае, он так утверждал.

Поясню. Мои догадки относительно Бру оправдались. Он и впрямь соединял в себе всех тех, кого я в нем увидела, причем в равных долях: священник, ученый, шаман, ювелир и маг — ибо главным его занятием была алхимия. Я это уяснила из последовавшего просветительского курса.

В течение долгих часов грозовой ночи, а затем и утра мы сидели с ним друг против друга, и Квевердо Бру вел свой рассказ, выдававший в нем ученого человека. Его путаные речи сбивали меня с толку, ибо этот столетний алхимик придерживался правила: «obscurum per obscurus, ignotum per ignotius», то есть пояснять «неясное посредством еще более неясного, неизвестное посредством еще более неизвестного». В сообществе алхимиков ясность, увы, не приветствуется. Секретность? Вот этого сколько угодно. Но никакой ясности.

Вообще-то К. заставил меня поклясться хранить молчание обо всем, что он мне поведал, и я дала клятву, не отрывая глаз от змеи, которая лакала молоко, постукивая о пол хвостом, словно кошка. Молоко было белое, но иногда в нем мерцали какие-то звездочки и что-то поблескивало, как и на языке у питона. Я не слишком этому дивилась: говорят, «чем меньше глядишь на удава, тем лучше», и я опять и опять твердила про себя эту фразу. При этом, подняв левую руку, повторяла за Бру клятву, до смешного длинную и многословную.

— Клянусь небесами, светом и тенями, клянусь огнем воздухом и землей, клянусь тяжестью небес, глубинами моря и бездной Тартара! Клянусь Меркурием и Анубисом, криком дракона Уробороса и трехголового пса Цербера, стража врат ада! Клянусь Хароном, перевозчиком мертвых, тремя мойрами, фуриями и палицей, что никогда не открою сих слов никому, кроме моего благородного и прекрасного сына…