Розалин Майлз - В порыве страсти Страница 17

– Принести что-нибудь? – переспросил он, окинув ее тело оценивающим взглядом. Этот взгляд обжигал, как горячий душ. – Боюсь, мне ничего не нужно. – Его изящная загорелая рука прошлась по темным блестящим волосам. Он ухмыльнулся: – Если только…

Если только… Она таяла от одного звука его голоса. Если и есть в мужчинах что-то такое, отчего женщины жаждут их, то ему этого отпущено во сто раз больше. А Филу Гиббонсу не отпущено совсем, удрученно подумала она, припомнив потные руки, короткие ножки и пивное брюшко своего нынешнего хряка.

Если?..

«Неужели я осмелилась произнести это вслух?» – подумала горничная, поднимая на мужчину глаза. Прийти к постояльцу и вести себя так развязно – этого вполне достаточно, чтобы в два счета вылететь с работы, уж такие порядки завел в своем мотеле старый дурак Гиббонс, пуританин до мозга костей в отличие от своего сыночка, похотливого, как кенгуру во время течки.

Но это не просто постоялец! Восхитительное тело, упругое и в то же время расслабленное, широкие плечи и узкие бедра в самых что ни на есть сногсшибательных брюках, какие ей довелось видеть. Он двигался с непринужденной грацией, но в нем чувствовались и властность, и высокомерие.

Ему было чем гордиться. Девушка мысленно перечислила его достоинства. Густые блестящие волосы с выгоревшими на солнце прядями, потрясающий профиль, классическая линия подбородка, взгляд, как у охотничьего сокола, в глубине которого, даже когда он улыбается, прячется что-то темное; умелые руки… | Она представила, как эти руки ласкают ее грудь, и чуть не застонала.

– Если? – с усмешкой повторил гость. Он прекрасно знал, что горничная имеет в виду, как знал и то, что она преподносит себя на блюдечке, это было видно по выражению его лица. Она поняла это и по тому, как он скользнул рукой по ее плечу. – Ах да. Если только мой счет. Мне нужно уезжать.

Остальные слова доносились до нее как сквозь туман. Он здесь проездом, по очень важному делу, такое печальное событие, приехал издалека, да здравствует «Квантас», основная австралийская авиалиния, иначе он бы мог опоздать.

Сквозь дверь ей было видно, что на постели разложены строгий пиджак отличного покроя, белая рубашка и черный галстук. Она печально кивнула. Если бы он приехал раньше… если бы у нее было больше времени… если бы он увидел ее, когда она принарядится, а не в этом идиотском комбинезоне и грязном белом фартуке.

Если…

По крайней мере, ей будет о чем помечтать сегодня ночью, когда Фил Гиббонс взгромоздит на нее свою тушу и начнет без толку барахтаться, сопя и отчаянно потея – хряк, он и есть хряк. Она может помечтать об этом загадочном постояльце и представить себе, что она с ним. А он действительно загадочный, она знает только его фамилию. Он даже адреса не оставил в книге регистрации, лишь написал: «проездом»…

– Мой счет…

Горящие темным пламенем глаза с пляшущими в глубине искорками рассматривали ее с явным удовольствием. Она отчаянно покраснела, постаралась взять себя в руки.

– Да, конечно, ваш счет – я сейчас же им скажу. Он будет готов к вашему отъезду, мистер Кинг.

Боже милостивый, когда же он в последний раз надевал костюм? Джон исчертыхался, пока натянул на себя пиджак и брюки. Можно подумать, что это смирительная рубашка, пусть и хорошего покроя. Жесткий воротничок белой сорочки так врезался в шею, словно грозил перерезать ее совсем. Наконец, последняя изощренная пытка – нужно приладить черный галстук.

Теперь понятно, что такое невесомость, подумал он, выходя из комнаты. Он спустился по лестнице, и ноги сами понесли его налево, в заднюю часть дома – сейчас у него не было сил идти в гостиную, где уже собрались приехавшие на похороны. Люди стекались со всего округа, добирались до фермы на машинах, на вертолете, на маленьком самолете. Все они хотели отдать последнюю дань уважения Филиппу Кёнигу.

А душа Джона восставала против многолюдных похорон. Отец, будь моя воля, думал он, утирая слезы, тебя провожали бы лишь мы с мамой, Чарльз, Бен, Джина и Роза, и мы положили бы тебя на высоком холме в буше, ты ведь всегда любил спать под открытым небом. Я бы ни за что не упрятал тебя под плитами этой чертовой часовни, где единственной твоей компанией будут старые кости!

Джон вышел на улицу, увидел конюшни, и боль утраты навалилась на него с новой силой. Кайзер, огромный жеребец Филиппа, стоял в деннике, понуро опустив голову. Так плохо может выглядеть только некогда любимая хозяином, а теперь всеми забытая лошадь. Лоснящаяся белая шкура коня потускнела, взор потух. А судя по тому, как он скалил желтые зубы и прижимал уши, его и без того тяжелый характер сильно ухудшился за неделю, прошедшую со дня смерти Филиппа. Нужно будет прогулять его, дать размяться, взаперти он совсем с ума сойдет, подумал Джон. Скорее всего он меня сбросит и покалечит, и не только из-за буйного темперамента. Вполне возможно, что он не признает другого хозяина. Но я обязан попробовать, это мой долг перед ними обоими.

Джон слишком хорошо знал норовистого жеребца, чтобы подойти и погладить его, он лишь сказал ему несколько ласковых слов, обогнул конюшню и стал ждать, когда появится траурная процессия. В этот момент Элен вышла из дома и по центральной дорожке направилась к зданию конторы. Интересно, что ей там нужно? Джон пересек лужайку и тихо вошел за матерью следом.

Элен стояла у сейфа и поворачивала ручки, пытаясь услышать щелчок. Она так увлеклась, что не услышала шагов сына. Он подошел к ней почти вплотную.

– Мам, что ты делаешь?

Она резко обернулась, прикрыла рот рукой, чтобы не закричать, а затем виновато проговорила:

– Джон! Я думала, ты в доме!

– Что случилось? – Элен покачнулась, Джон едва успел ее поддержать. – Тебе помочь?

Элен постаралась взять себя в руки.

– Нет, дорогой, не беспокойся. В доме все заняты приготовлениями, и я решила, что сейчас самое подходящее время… я подумала… словом, из банка должен приехать мистер Карри, и я решила, что нужно посмотреть, нет ли копии завещания, а заодно и каких-то других бумаг, чтобы знать… – Она замолчала.

Джон удивленно потряс головой.

– Но ведь мистер Карри душеприказчик, у него точно должна быть копия.

– Конечно. – Элен заставила себя улыбнуться. – Видишь ли, я подумала, что могут оказаться и другие… ты ведь знаешь, каков был Филипп…

Бедная мама, опечалился Джон, сама не знает, что говорит.

– Разве ты не помнишь, папа сказал, что только одно-единственное завещание имеет силу, – мягко произнес он.

Элен кивнула.

– Да, самое последнее. По которому все остается тебе. Я уверена, нам не о чем беспокоиться.

Джон неловко погладил мать по плечу.