Жанна Монтегю - Наваждение Страница 24

– А кто обещал тебе, что вся твоя жизнь будет усыпана розами? – спрашивала она, беря его за руку и, перебирая ее волосы, шептала: – Дорогой мой бедняжка, какая жалость. В былые дни ты мог не считаться ни с кем и ни с чем, ты мог промчаться по своим владениям на чистокровном скакуне, не заботясь о том, что его подковы вдруг затопчут черного раба, ведь ты мог поехать на аукцион и купить себе новых.

Она говорила об этом без тени сожаления, она была слишком далека от своей родни, чтобы сочувствовать их горестям и разорению. Она вмешалась в его мысли, целуя в губы и шепча:

– Вот, вот… Не надо грустить… – словно он был малое дитя.

Ее пальцы скользили по его груди и дальше вниз по животу, и вскоре он становился беспомощен под ее ласками, полностью расслабившись и доверившись ей. «А почему бы и нет? – думала она. – Он знает, что его тело достойно моих ласк. Разве его отношение к женщинам не доказывает этого? Он упрекает меня за мою опытность, а ведь сам успел утратить невинность в гораздо более юном возрасте – по крайней мере, так он хвастает. Он ненасытен и беспечен и ни разу в жизни не пролил слезы или даже не задумался о ком-то другом. Он разбивает сердца, не обращая на это внимания. С утратой былого могущества он утратил и вседозволенность. Мне жаль рабов на плантациях, стонавших под ударами его бича, и тех чернокожих девушек, которых он изнасиловал и позабыл. И все же его красота заставляет все ему простить. Он – само совершенство. Мне достаточно только взглянуть на него, провести пальцем по гладким мускулистым рукам, чтобы почувствовать невыразимый экстаз. И если он когда-нибудь бросит меня, я не представляю, как переживу это».

– Лестина! – Он уже готов был снова войти в нее, держа руки на ее грудях и теребя затвердевшие, словно камень, соски.

Ее смех дробно рассыпался в темноте спальни.

– Тебя возбуждает то, что ты занимаешься со мною любовью здесь, в доме твоей матери, не так ли? Запретный плод. А где она сама?

– Отправилась вверх по реке, навестить друзей. Ее не будет еще с неделю. И ты можешь быть моей гостьей, когда только вздумаешь. – Он припал губами к ее груди, покусывая и теребя соски, и она прижала его к себе еще крепче, запустив пальцы в пышную шевелюру. Она страстно желала иметь дитя, его дитя, но слишком опасалась далеко идущих последствий подобной смелости и, заботясь о себе, предпринимала все необходимое, чтобы не забеременеть.

– Она против меня, не так ли? – неторопливо напомнила Лестина, откинувшись на отделанные кружевами подушки.

– Она знает о тебе и терпит в качестве моей любовницы, – отвечал он, не сводя с нее темных, окаймленных пушистыми ресницами глаз.

– Цветная девка, которую держат для утешения молодого шалуна? Значит, все по-прежнему в ее руках и она помыкает тобою. – Лестине пришлось сдержаться, чтобы голос не выдал жгучей ненависти, которую она испытывала к этой чопорной высокомерной леди, хоть и видела-то ее лишь однажды и издали. Все темные стороны характера Адриена были порождены и даже взлелеяны мадам Ладур – в этом Лестина нисколько не сомневалась.

– Никто мной не помыкает! – рявкнул он и больно ее ущипнул.

– Перестань! – ударила его Лестина. – Или я сию же секунду встану с этой кровати, отправлюсь домой и ты не увидишь меня несколько дней.

– Прости, – принялся он каяться, в шутку подражая маленькому обиженному мальчику – уловка, к которой она не могла остаться равнодушной. – Всякий раз, как ты напоминаешь мне о мамочке, я схожу с ума.

– Именно поэтому мы сегодня явились сюда? Чтобы ты мог досадить ей! Это ведь ее кровать? Как гадко с твоей стороны. – В ее усмешке проскользнуло нечто дьявольское. Эта кровать, эта комната его матери, и он затащил сюда цветную – что переходит все границы! Стоит ли удивляться, что сегодня он так пылок! Нет ничего более возбуждающего, чем запретная любовь, подогретая гневом отчаяния и жаждой мести.

– А как же домашние слуги? – тихо спросила она, не прекращая своих чувственных ласк и ощущая, как поднимается и твердеет его плоть.

– Я дал им свободный день.

– Но кровать? Она же будет вся смята.

– Я скажу, что решил спать здесь, чтобы охранять мамины драгоценности.

«А он хитер, – подумала она, – мой дикий, развращенный мальчик с нежной белой кожей».

Влечение охватило ее. Она обожала его, желала его, упивалась им, пустив в ход все свое искусство, чтобы привязать его к себе, добровольно принося себя в жертву. Скользя по его телу, словно жрица Дума-баллы Змеи, неистовая и бесстыдная, словно воплощение Иезили-Фреды-Дагомеи, лесной богини любви, она своими губами и пальцами доводила его до беспамятства, обвиваясь вокруг него так, что он забывал обо всем на свете.

«Это просто чудесно, что дяде Седрику понравились Уоррен с Элизой, – писала Кэтрин в очередном длинном послании миссис Даулинг, одном из тех, что ждали своего отправления по прибытии корабля в Новый Орлеан. – Он всегда так нервничает, когда я с кем-то знакомлюсь, но, кажется, к ним он весьма расположен. Было бы ужасно, если бы он невзлюбил их: они такие дружелюбные и всегда готовы помочь. Последняя часть путешествия прошла просто замечательно, и все благодаря им. Мы играли в настольный теннис, слушали пианистов в салоне (по крайней мере, мы с Элизой – пока Седрик с Уорреном играли в карты) и обедали и танцевали по вечерам. Сегодня – последний вечер перед тем, как мы пристанем к берегу, и состоится большой костюмированный бал. Элиза скоро зайдет ко мне, чтобы обсудить мой наряд. Это не так-то просто, ведь под рукою есть только то, что я взяла с собою в путешествие. Когда делались покупки, я и не думала о подобных вещах. Никто меня не предупредил. Жаль, что я не познакомилась с Элизой еще в Англии. Она прекрасно разбирается в таких делах. Даже лучше, чем миссис Прентис».

Был тот редкий час, когда Кэтрин могла уединиться у себя в каюте и заняться корреспонденцией – между дневным чаем и подготовкой к вечерним увеселениям. Она обещала писать миссис Даулинг, Бет Карпентер и миссис Прентис, с которой хотела обмениваться всеми новостями. До недавнего времени она относилась к этим обязательствам спустя рукава – сначала из-за болезни, а потом из-за полной занятости в обществе Уоррена и Элизы.

Девушка расположилась в маленьком кресле возле бюро, чувствуя под собою легкое покачивание палубы и бессознательно вслушиваясь в суету корабельной жизни. Проведя кончиком пера по губам, она невольно улыбнулась при мысли о молодом американце. Ей приятно было его общество, его шутки, почтительное и свободное обращение, – и все же она не думала, что влюбилась. Правда, она слишком мало знала мужчин. И по каким признакам она могла бы понять, что влюблена?