Роксана Гедеон - Великий страх Страница 47

Мадам Лукреция, сидевшая напротив за пяльцами, пристально следила за этим разговором.

– Дитя мое, – вмешалась она, – почему бы вам не надеть передник и не проследить самой за ужином?

– В этом нет необходимости, – мрачно изрекла Маргарита, не питавшая особой любви к семейству де Колонн, – у мадам достаточно слуг, и они исполняют ее приказания…

Я знаком остановила ее и объяснила как можно мягче:

– Видите ли, мадам, я никогда не занимаюсь хозяйством. Не знаю, быть может, это и плохо, но я выросла и была воспитана таким образом, чтобы не заглядывать на кухню. Мой отец не любил этого.

– Ваш отец в эмиграции, не так ли?

– Да, – подтвердила я настороженно, – он сейчас в Вене.

– Следовательно, он привил вам дурные привычки, вы должны это признать, дорогая. Заглядывайте на кухню, в этом нет ничего унизительного, уж поверьте. Хорошие жены ведут себя именно так.

Я промолчала, хотя от меня не укрылось, что за этим снисходительным тоном кроется некоторая язвительность. Чего ей надо, этой мадам Лукреции? Она уже больше недели жила в моем доме, спала в моей комнате – кстати, заняла она ее, ни у кого не спросившись.

– Я исполняю приказания мадам, – величественно произнесла Маргарита, ясно давая понять, что повинуется только мне в этом доме.

А я невольно подумала: интересно, Франсуа понравилось бы, если бы мой отец постоянно жил вместе с нами?

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ДВА ЦВЕТА ВРЕМЕНИ

День был туманный и сырой. Лишь вчера над Парижем пронеслась гроза, и снова, было похоже, собирался ливень. Лужи еще не высохли, и проезжающие кареты то и дело обдавали прохожих грязью. В воздухе пахло цветами и поздней сиренью; мальчишки продавали букетики свежего жасмина. Омытые дождем алые розы красовались на мокрых клумбах. Но небо оставалось серо-синим, явно близился дождь.

Я еще раз взглянула в зеркало. Вот так, все хорошо… Право, можно было еще скрывать, что я беременна, хотя шел уже пятый месяц и ребенок начинал шевелиться. Пока еще редкие и осторожные, но я ощущала его движения. Это доставляло мне радость, однако сейчас я бы хотела скрыть свое положение. Франсуа дожидался меня внизу, мы вместе должны были пойти на Марсово поле, где сегодня отмечался грандиозный праздник Федерации. Все депутаты Собрания будут там… И я постараюсь забыть, что празднуют они годовщину падения Бастилии – иными словами, годовщину краха Старого порядка.

На мне был жакет розового шелка с воротником из белоснежных малинских кружев и изящная узкая юбка гранатового бархата. Подол юбки был украшен серебряной канвой. Волосы, такие густые, блестящие и шелковистые, Маргарита разделила на пробор и изящно уложила вьющиеся тяжелые пряди на затылке. К такой прическе как нельзя лучше шла большая ослепительно-белая шляпа, украшенная серебристыми перьями. Я надену летний плащ, и никто не скажет, что я беременна.

– Вас долго приходится ждать, – прозвучал голос Франсуа. Он остановился на пороге и нетерпеливо смотрел на меня.

Я повернулась к нему лицом, радостно улыбаясь.

– Ну, скажите же наконец, что я вам нравлюсь!

Мне действительно это было необходимо. Я полагала, он это понимает… Беременность так изменяет каждую женщину, уродует талию, налагает отпечаток на лицо… Все это можно перенести, лишь зная, что тебя любят по-прежнему.

– Как… как это вы вырядились?

Улыбка слетела с моего лица. Настороженная, я взглянула на Франсуа. Он мог бы выразиться поделикатнее!

– Что, собственно, вас не устраивает? – в тон ему, так же враждебно, спросила я.

– Да все! Вы полагаете, что идете на роялистское сборище! Я покачала головой.

– Прошу вас не называть роялистские собрания сборищами… Я иду в куда более худшее место!

– Вы идете на патриотическое торжество, – уже более спокойно, но так же безапелляционно заявил он, – а нацепили на себя столько роялистских отличий!

У меня пропал дар речи. Оправившись от изумления, я рассмеялась.

– Франсуа, вы сошли с ума! Где вы видите роялистские отличия?

– Да во всем – белые кружева, белая канва, белая шляпа, и даже перья белые! А этот ваш воротник – он почти как кокарда!

Мой смех прервался. Я почувствовала горечь. Неужели Франсуа настолько глуп?

– Вы шутите, надеюсь?

– Нисколько, Сюзанна. Вы сознательно сделали это!

– Да будет вам известно, сударь, что до тех пор, пока вы мне этого не сказали, у меня не возникало даже мысли о том, чтобы как-то выразить свой роялизм!

Я готова была испепелить Франсуа взглядом. Чего я никогда не могла спокойно терпеть, так это глупости в мужчинах. Эмманюэль был глуп… И я с ним всегда ссорилась. Что, история повторяется?

– Сюзанна, – сказал он, сдерживаясь, – я согласен, что вы, быть может, не строили заранее никаких планов, но все равно ваш наряд никуда не годится. Пожалуйста, ступайте переоденьтесь. Я не могу взять вас с собой в таком виде…

– Почему? – спросила я. – Что во мне такого ужасного?

– Все скажут, что вы аристократка; меня освищут в Собрании.

– Сто раз уже слышала такой аргумент! Уж не следует ли из этого, что вы стыдитесь своей жены, стыдитесь ее прошлого?!

– Не больше, чем стыдились бы вы, если бы я с вами явился к королю.

Я сжала зубы. Все это начинало мне очень не нравиться. Франсуа должен принимать меня такой, какова я есть, он не имеет права меня перевоспитывать! Да, я аристократка, и он это знал. Кроме того, я взрослая женщина, и то, что я люблю его, еще не основание для того, чтобы помыкать мною…

– Во что же, сударь, вы прикажете мне одеться? – холодно спросила я наконец.

– У вас сколько угодно нарядов, выберите такой, в котором нет ничего белого.

– А белый цвет вы мне запрещаете!

– Да. К тому же никто не является на праздник Федерации без революционной трехцветной кокарды. Вам тоже следует надеть ее.

Холодок пробежал у меня по спине. Я вспомнила вдруг, как год назад, приехав в Париж в повозке вместе с адмиралом, я против своей воли попала в Пале-Рояль, как была брошена там на произвол судьбы, рискуя в любую минуту быть узнанной и растерзанной чернью… А Франсуа подался вслед за колонной мятежников. Помнится, он тогда заставил меня прицепить к шляпе зеленый кленовый лист.

Ах, как неприятно было вспоминать это! Вся былая злость с прежней силой всколыхнулась во мне, щеки запылали. Он не любит меня, не любит ни капли, иначе бы он постарался понять меня хоть чуть-чуть!

– Вы хотите, чтобы я красовалась в вашей дрянной кокарде? – вскричала я, не в силах больше сдерживаться. – Невысок же ваш вкус, сударь, и невелика ваша любовь ко мне, если вы заставляете вашу жену надевать подобные тряпки!