Роксана Гедеон - Дыхание земли Страница 51

– Мне мои дети никогда не мешают.

– Возможно. Но вы теперь не одна.

Я закусила губу. Он прав, конечно, я не одна. Но все-таки – целый месяц… Я бы могла это легче выдержать в отношении Жана – он уже большой, но Вероника с Изабеллой – они ведь еще только годовалые, совсем малышки…

Мой муж ровным голосом предложил:

– Я советую вам, герцогиня, не брать с собой никаких вещей и не ломать себе голову над сборами – в Белых Липах у вас будет все, что понадобится. Если вам не подойдет тамошний гардероб, мы пригласим портных, и у вас уже через неделю будет та одежда, которая вам нравится. Вам также не понадобится и служанка. Во-первых, вашу Маргариту мы сейчас взять не можем, в фиакре слишком мало места, а во-вторых, в Белых Липах у вас будут горничные и помоложе, чем эта.

– Я не намерена отказываться от услуг Маргариты.

– Как вам угодно. Но в таком случае она приедет позже, через месяц, вместе с детьми.

В этот момент неистово загрохотал гром. Прошло несколько секунд, и страшная молния разорвала темноту под деревьями, громовой удар прогремел и загрохотал, оглушая всех. Я остановилась, в ужасе перекрестившись. Герцог тоже остановился, отпустив мой локоть.

Опять сверкнула молния; казалось, небо разорвалось как раз над нами, громадное снежно-белое пламя полыхнуло на нас – меня бросило к герцогу, и, в крайнем страхе прижавшись к его груди, я стояла с закрытыми ослепленными глазами, ощущая запах паленого. Потрясающий удар грома снова оглушил меня. Решившись открыть глаза, я увидела, как большой дуб на поляне словно зашатался, огромный сук отделился от него и рухнул на землю, оставив за собой огромную щель в стволе. Дуб пылал, как рождественский факел.

– Пойдемте!

Герцог рванул меня за руку, с силой потащил прочь. Я машинально повиновалась, все еще слишком оцепеневшая от испуга, чтобы сообразить. Влажные полы плаща били меня по ногам, капли дождя стекали по лицу, волосы даже под капюшоном повлажнели.

Он дал мне передохнуть только тогда, когда мы выбежали из леса и оказались в стороне от деревьев, в которые могла ударить молния. Теперь мы прошли спокойнее, и я, уже придя в себя, по достоинству оценила присутствие духа и хладнокровие, проявленные моим мужем. Я вспомнила, как неосознанно, в страхе, я бросилась к нему, словно пытаясь найти защиту, как прижалась щекой к его груди, и невольно смутилась. Потом, успокоившись, взглянула на герцога повнимательнее.

Вполне возможно, он хороший человек. Немного странный и необычный, это правда. Но я уже не могла лицемерить, полностью отказывая ему в привлекательных качествах. Он смел, сдержан, хорошо воспитан, благороден, он сдержал каждое слово, которое мне дал. Наконец, он отличался какой-то особенной, мужской внешностью. В ней не было броскости, но была мужественность. Черные волосы, смуглая кожа, длинный нос, одновременно и чувственные, и жесткие губы, сильный кадык. А глаза сейчас казались уж совсем синими-пресиними.

«Возможно, – подумала я растерянно, – я веду себя неоправданно враждебно… Ведь если рассудить объективно, он не причинил мне никакого зла». Сейчас он держал меня за руку и, помедлив, я решила не высвобождать ее.

Но вспомнив о том, что случилось, я вздрогнула.

– Молния – дурной знак, сударь, – сказала я вдруг.

Он взглянул на меня с усмешкой.

– Вы суеверны, сударыня?

– Да. Суеверна. И верю в предзнаменования.

– Не верьте. Мы сами построим свою судьбу именно так, как захотим, и я уверен, что будет ничуть не хуже, чем у других.

– Не слишком ли вы самоуверенны, презирая судьбу?

– Сударыня, – сказал он, – жизнь очень хорошо научила меня правильно оценивать свои силы. В данном случае я совершенно уверен, что на устройство собственного брака у меня хватит сил.

– Разумеется, – проговорила я. – Брак-то по расчету.

Но, испугавшись, как бы он не подумал, что я сожалею об этом, я поспешно умолкла.

Поль Алэн явился быстрее, чем можно было ожидать. Кучер, служивший братьям, низко мне поклонился и занял свое место на козлах фиакра. Герцог распахнул передо мной дверцу так демонстративно и с таким безупречным поклоном, что мне не оставалось ничего другого, как войти в фиакр.

«Я теперь герцогиня, – мрачно подумала я, устраиваясь на подушках фиакра. – Мадам дю Шатлэ д'Эретри. Надо же, еще месяц назад я и не подозревала, что такое может произойти».

7

Целых тридцать пять лье, иначе говоря, десять часов пути отделяли Сент-Элуа от Верхней Бретани, где находилось поместье Белые Липы. Мы выехали в одиннадцать утра, хотя, впрочем, ливень был такой яростный, что утро было похоже на вечер. Дорога раскисла, превратившись в сплошное болото, капли воды пузырились в огромных лужах, золотисто-красный убор леса обмяк, опустился, влажный и смятый. Непроницаемая серо-стальная пелена дождя стояла в воздухе. Капли стекали по окошку фиакра, покрывали его мутной поволокой, стучали о деревянную крышу.

Я куталась в плащ, чувствуя себя неважно и неуютно. Погода, отвратительная сама по себе, теперь усугубляла все, что произошло. Тягостное молчание царило в фиакре. Отвернувшись, я смотрела в окно, втайне удивляясь: даже если герцогу не о чем говорить со мной, почему бы ему не поговорить с родным братом? Поговорить просто так, лишь бы развеять эту тишину, нарушаемую пока лишь щелканьем бича кучера.

Я то успокаивалась, то чувствовала, как слезы наворачиваются на глаза. Трудно было сознавать, что навсегда уезжаешь жить в незнакомое, заранее нелюбимое место. Больно было вспоминать последний взгляд Жана, брошенный на меня при прощании, – недоуменный, обиженный, осуждающий… Герцог ему явно не нравился. А я, поглощенная лишь собой, даже не удосужилась спросить мнение сына о своем замужестве. Не спросила я и Аврору.

Унылые пейзажи осенней Бретани проплывали за окном – залитые дождем желто-серые поля, одинокие рыжие сосны, вязнущие корнями в мокром песке, грустные озера, оглашаемые криком диких птиц… Встречные кареты почти не попадались по дороге, убогие таверны стояли пустые. На месте многих ферм остались лишь пепелища. Нищета, беды и разорение – вся Бретань была поражена ими. Этот край и при короле не процветал, а революция его, наконец, доконала. Странная тишина и безжизненность края действовали на меня угнетающе. Казалось, только аисты, утки, белые гуси и казарки, улетая, подают голос и осеняют небо своими крестами из черных точек.

Голова моя приникла к оконному стеклу и, убаюканная этими нескончаемыми горестными пейзажами, я задремала. Братья, словно сговорившись, не произносили ни звука – таким образом, дремать мне никто не мешал.

Проснулась я от холодного ветра и от толчка. Дверца была распахнута. Поль Алэн, придерживая ее, наклонился ко мне.