Роксана Гедеон - Дыхание земли Страница 52

Проснулась я от холодного ветра и от толчка. Дверца была распахнута. Поль Алэн, придерживая ее, наклонился ко мне.

– Сударыня, мы в Понтиви. Если вам угодно, можете выйти. Здесь нам подадут обед, пока почтмейстер будет менять лошадей.

Не совсем еще проснувшись, я с ужасом уставилась на руку, которой Поль Алэн придерживал дверцу. Это была правая рука, но вместо большого пальца на ней был лишь какой-то обрубок, обугленный, почерневший, настолько ясно свидетельствующий о какой-то необыкновенно ужасной травме, что я невольно побледнела. Как я раньше не заметила? Такой красивый юноша… Поль Алэн перехватил мой взгляд, убрал руку, но ничего не сказал и не проявил ни малейшей попытки что-то мне объяснить. Они были не из разговорчивых, эти братья дю Шатлэ.

Вспомнив предложение Поля Алэна, я вышла. Эта станция в Понтиви была мне знакома. Я только пожалела, что мы проехали еще так мало. В трактирном зале подали обед: суп с фрикадельками из дичи, жареные цыплята и белое вино. Мне, как даме, на десерт полагалась еще чашка яичного крема.

Было похоже, только я проявляла некоторый аппетит. Братья – молодые, здоровые, сильные мужчины – поделили между собой цыпленка и выпили по стакану вина. Воль Алэн, достав складной нож, разрезал темную гречневую лепешку и съел половину – это была еда едва ли не самая дешевая в трактире. Можно было подумать, что он всю жизнь сидел на деликатесах, истосковавшись по простой пище.

Когда мы вышли, дождь припустил еще сильнее. По приказу Александра в холодный фиакр внесли жаровню с тлеющими углями, и влажные окна запотели от теплого пара. Братья все так же молчали. Я устроилась поудобнее, уверенная, что уж теперь, в тепле, высплюсь как следует.

8

Темнота клубилась за окнами фиакра, тяжелая, непроглядная. Мы проехали за десять часов поперек всю Бретань, а дождь везде настигал нас. Совершенно измученная, я внимательно вглядывалась во мрак, но, кроме размытых силуэтов деревьев, ничего не видела. И лишь когда что-то лязгнуло и заскрипело, я поняла: распахнулись главные ворота Белых Лип.

Мы ехали дальше, и вот уже отдельных деревьев не стало видно: они слились в густую, общую массу, почти лес, росший, по-видимому, ярусами. Впрочем, ночью, да еще в такую погоду было трудно составить какое-либо мнение о Белых Липах. Я почти ничего не различала.

– Это главная аллея? – осведомилась я наконец.

– Да. Подъездная.

– Не понимаю, зачем тут так темно. Почему бы не устроить несколько фонарей?

– Фонари были, – хмуро ответил мой муж. Я заметила, что чем ближе к цели мы были, тем мрачнее он становился, словно вовсе не радовался, что скоро останется со мной наедине. – Фонари были вдоль всей аллеи, и жизнь здесь когда-то била ключом. Синие год назад разграбили все кованые светильники. Восстановить их мы еще не успели.

Слабые огни засияли в конце аллеи, и я увидела замок. Он был освещен, но сейчас, ночью, в дождь, я никак не могла определить его цвет. К центральному фасаду примыкали большие боковые флигели, образующие одно целое с дворцом. Широкая светлая лестница в несколько ступеней вела к ярко освещенному парадному входу. Свет горел и во многих окнах замка.

– Добро пожаловать, – произнес герцог спокойно, но без особого радушия.

Он помог мне выйти из фиакра. На ступенях крыльца стояли люди. Они кланялись нам, и я поняла, что это слуги. Потом оглянулась вокруг. Клумбы были голы, как это и всегда бывает осенью, и вообще, пространство перед парком было свободно. Уже позади дворца шумели деревья. Лес остался там, откуда мы приехали, а здесь, насколько я могла судить сейчас, все было устроено по версальскому образцу: клумбы, куртины, безупречно правильные стрелы аллей, каменные рамы фонтанов и прудов… Только сейчас все это было мрачно, темно и уныло.

Герцог отдал шляпу и перчатки лакею. Этот же лакей помог мне снять плащ. Я переступила порог и вошла в вестибюль, огромный, но освещенный лишь несколькими тусклыми лампами. Тяжелая хрустальная люстра, как венец, висящая посредине живописного плафона, который покрывал весь потолок, не была зажжена. Пол был устлан разноцветными мраморными плитками, и их оттенки, умело подобранные, сливались в переливчатый рисунок.

Я остановилась, оглядываясь по сторонам.

– Прошу вас! – снова требовательно прозвучал голос герцога.

– Но, сударь, – сказала я, – вы должны понять мое любопытство. Я здесь впервые, и мне хочется все хорошо рассмотреть, а не бежать стремглав туда, куда вы меня зовете.

– У вас еще будет время. Вы приехали сюда надолго. Прошу вас, сударыня, поспешите, мы почти опоздали на ужин.

Настойчивых упоминаний об ужине было уже несколько, и я вдруг поняла, что трапеза в этом доме – ритуал, наверное, почти священный.

– Вы хотите, чтобы я ужинала, даже не сменив одежды, не приведя себя в порядок?

– У нас сейчас нет на это времени. После ужина – пожалуйста.

И он так требовательно протянул мне руку, что я двинулась вперед к лестнице. Широкая, мраморная, она расходилась вверху во все стороны; богатая плафонная роспись и массивные колонны, украшающие балюстраду, создавали ощущение приподнятости. Белый цвет мрамора великолепно подчеркивался красным цветом бархатных драпировок. Я взглянула на стены: они были увешаны живописными полотнами, на которых, по всей вероятности, были изображены представители рода дю Шатлэ прошлых времен. Все это промелькнуло для меня, как в калейдоскопе. Единственное, что я заметила, так это то, что моего мужа в портретном изображении здесь нет, хотя есть множество людей, на которых он поразительно похож. Этот нос, длинный, почти орлиный, был непременным признаком всякого, кто носил имя дю Шатлэ.

Поднявшись по ступенькам, мы повернули налево, быстро прошли через какие-то огромные комнаты, которые я не запомнила.

– Прошу вас, – снова сказал герцог.

Мы были в столовой, которую я сразу же нарекла белой. Здесь было светло, и золотистые свечи с розовыми наконечниками горели в легкой, хрустальной, ажурной люстре. Белая лепка покрывала золоченые балки потолка, придавая столовой торжественность, но еще более праздничной делала ее фарфоровая отделка пилястров, живописные вставки плафонов и драпировки из шелка на окнах. Стены были затянуты белым штофом и покрыты тонкой золоченой резьбой. Огромные венецианские зеркала на стенах тысячу раз повторяли убранство столовой и мою фигуру в белом платье. Дубовый паркет был отполирован до зеркальности.

Длинный овальный стол, застланный безупречно белой, до самого пола, скатертью, был уже сервирован для ужина. Посуда была, как и все здесь, из белого прозрачного фарфора, расписанного диковинными серебристыми цветами. Пылал белоснежный камин. На нем сияли часы, показывающие десять вечера, и горели две свечи в высоких серебряных канделябрах.