И в болезни, и в здравии, и на подоконнике (СИ) - Коханова Юлия Страница 43

- Без проблем. Напиши, что надо, я схожу к начальству.

- Ладно, - безропотно согласился Льюис и снова уставился в пространство, сжимая в ладонях стаканчик с кофе.

- Уилсон, - тяжело вздохнув, Манкель подвинулся и положил ему руку на плечо. Ладонь была огромная, горячая и тяжелая, она давила к полу, как мешок с горячим песком. Льюис обернулся и долгим неподвижным взглядом посмотрел на эту ладонь – а потом на Манкеля. Тот виновато улыбнулся и убрал руку. – Извини. Я знаю, что отношения у нас не очень, но поверь: я ничего против тебя не имею. Даже наоборот. Ты хороший парень, и я боюсь, что ты въедешь в какую-то хуйню.

- А ты не бойся. Я сам разберусь.

Льюис почувствовал, что на него накатывает знакомое раздражение – глубокое, темное и безграничное, как космос.

Какого хера все за него боятся? Какого хера все лучше знают, как ему жить, и суют эти решения в глотку, как пятидолларовой шлюхе - хуй? Почему все эти люди, такие добрые и заботливые, не могут свалить в жопу – и просто оставить его в покое?!

Поставив кофе на пол, Льюис встал и медленно, размеренным шагом отошел к стене. Пестрые плакаты советовали не употреблять в пищу незнакомые травы, не экспериментировать с зельеварением и применять только лицензионные лекарства, угрожая смертными карами всем ослушникам. Некоторое время Льюис разглядывал любовно прорисованную картинку, на которой человек напильником сам себе стачивал огромные, в локоть длиной резцы. «Не шутите со сглазами!» - наставлял читателей плакат. Льюис таращился на него так долго, что почувствовал запах паленой перегретой кости и характерную ломоту в зубах. Рот наполнился кислой слюной.

- Это вы ожидаете результатов по Ругер?

Вздрогнув, Льюис обернулся. Невысокий целитель в дверях промокнул лысину платком, им же протер очки, вернул их на переносицу и внимательно оглядел всех присутствующих.

- Да, - поднялся с места Петер. Целитель тут же сосредоточил внимание на нем.

- Все хорошо. Мы соединили ткани и наложили регенерирующие чары. Сейчас мисс Ругер в стазисе, если хотите, можете к ней заглянуть.

Целитель приглашающе махнул рукой, и Манкель направился за ним, огромный и нелепый, как линкор на буксире. Льюис пошел следом, отставая на пару шагов – и старательно игнорируя ощущение, что именно его никуда и не звали.

Делайла лежала в отдельной крохотной комнатке. Окон там не было, телевизора, естественно, тоже. Только стены, узкий шкаф-пенал, тумбочка и стул. Никаких приборов, хотя бы отдаленно напоминающих медицинские, не имелось. Зато кровать окружала нарисованная мелом пентаграмма, в которую были вписаны отдаленно знакомые знаки и символы, с потолка свисала сложная комбинация из разноцветных камней, а над пациенткой мерцало отвратительно-зеленое силовое поле. Льюис подошел поближе. В свете уныло-болотного сияния Делла казалась не спящей, а мертвой: заострившиеся черты лица, ввалившиеся глаза, синеватые губы. Здравый смысл подсказывал, что все это результат массированной кровопотери и болевого шока, но по спине все равно стекали ледяные колкие ручейки паники.

Предусмотрительные целители оставили силовое поле прозрачным только по плечи, дальше зелень становилась густой и мутной, как затянутый тиной пруд. Льюис понимал, зачем это было сделано, но с трудом удерживал себя на месте. Ему нужно было пройти вперед, нагнуться и заглянуть под купол. Нужно было убедиться, что вспоротая грудина зашита – и зашита так, как надо.

- …можете идти.

- Что? – вздрогнул Льюис.

- Я сказал, что вы можете идти. Сегодня мисс Ругер не проснется, и завтра-послезавтра, вероятно, тоже. Если захотите поговорить с коллегой, приходите в четверг. К тому времени состояние мисс Ругер стабилизируется, и мы выведем ее из стазиса.

- Да. Конечно. Хорошо, - согласился Льюис, заранее и на сто процентов уверенный, что завтра он будет в госпитале. И послезавтра тоже.

Домой возвращаться не хотелось. Там был отец, постаревший, испуганный и растерянный. Там была комната, низкая и темная, как заколоченный гроб. Там были разговоры, опутывающие жалостью, словно паутиной, и тянущее на дно свинцово-тяжелое молчание.

Игнорируя категорически нерабочее время, Льюис вернулся в Департамент под благовидным предлогом забрать машину и вещи. Он отпер дверь, вошел в кабинет и сел за стол. Было тихо. Очень тихо. Где-то вдалеке переговаривались люди, лязгал и громыхал лифт, и от этого тишина в кабинете становилась еще плотнее. Она ощущалась как физическая помеха, как пыльный, плотный саван, пеленающий Льюиса с головы до ног.

Чтобы разогнать тишину, он начал насвистывать мелодию. Звуки прыгали по пустой комнате, отражались от стен, падали на пол и издыхали в агонии. Льюис перестал свистеть.

О боже, ну какого хера? Манкель говорит, что это не страшно. Врач говорит, что это не страшно. Даже Делла так говорит. Значит, все будет нормально. Надо просто немного подождать. Успокоиться и подождать.

На столе у Деллы валялись разбросанные веером отчеты – те, которые она не заполнила. Стояла полупустая чашка с кофе – та, которую она не допила. Лежала ручка – Делла так и не надела на нее колпачок.

Выругавшись, Льюис схватил свою куртку и вылетел в коридор, зябко передергивая плечами.

Потом он долго кружил по городу на «Додже», переключая музыкальные станции с рока на классику, с ретро на джаз, и повторял: «Все будет нормально. Все будет нормально. Все будет нормально». Иногда про себя. Иногда вслух.

Пустое пассажирское сидение темнело рядом, как черная дыра. Оно засасывало музыку, свет и тепло, оставляя только огромное ничто.

Не равняйся по трусам, попав под обстрел,

Даже бровью не выдай, что ты оробел.

Будь верен удаче и счастлив, что цел,

И вперед! - как велит тебе служба.

Когда Льюис возвращался из армии, то думал, что это дерьмо останется в прошлом. Пустые кровати. Оставленные на тумбочках вещи, которые некому забирать. Одежда, которую никто не наденет.

Но вот оно, все здесь. Как будто никуда и не уходило. Потому что дерьмо на заканчивается.

Льюис вернулся домой далеко заполночь. Он прошел мимо отца, молча покачав головой, налил в стакан воды и накапал туда бальзама. Во флаконе оставалось немного, совсем на донышке, и на мгновение Льюиса охватило сильнейшее желание выпить все. Чтобы уснуть – и проснуться через несколько дней, когда все закончится. Когда мир опять станет нормальным.

Спящая, блядь, красавица.

Принцесса.

Льюис помотал головой, словно стряхивал невидимую паутину, и выпил ровно то, что налил. Две капли, не больше не меньше.

- Что случилось?

Отец стоял рядом, покачиваясь с пятки на носок, будто хотел подойти – и не решался.

- Делла. Ругер. Ее ранили.

- Ох, - на лице отца отразилась боль – глубокая, словно от ножевого удара. – Сынок.

Он все-таки шагнул вперед и порывисто обнял Льюиса, прижимая к себе. Льюис не сопротивлялся. Он стоял, позволяя сжимать себя, гладить по плечам, по голове, по спине. Когда-то, в детстве, от этого становилось легче. А сейчас нихуя не помогало.

- Мне так жаль. Если я могу тебе как-то помочь…

- Мне? Папа, но я же целый, - криво улыбнулся Льюис, вывернулся из объятий и пошел по лестнице вниз. Там он, не раздеваясь, упал на кровать и обрушился в сон, как в могилу.

По ту сторону реальности Делла была жива и даже здорова. Она сидела у Льюиса на кровати, болтала ногами и ела попкорн. А Льюис стоял перед шкафом и мучительно соображал: что же надеть? Вопрос был до чертиков важный, Льюис знал это, поэтому старательно перебирал плечики с одеждой. Футболка – старая, любимая, он ее год в школу таскал и два – дома. Хоккейная форма. Костюм – единственный, черный, в пять раз дороже того, что Уилсоны могли себе позволить. Льюис не хотел его покупать, но отец настоял, и на выпускном он чувствовал себя охуенно крутым. Через четыре года в этом же костюме Льюис пришел на могилу мамы.