Нарисуй мне дождь (СИ) - Гавура Виктор Васильевич "gavura" Страница 27

– Возможно, ты в чем-то и прав, – с колебанием в голосе, согласилась Ли. – Парик, вообще-то, жалко, хорошего качества, ни какая-то блестящая пластиковая подделка. Он давал мне его примерить, хороший был парик, не отличишь от настоящих волос. Но, зачем он девушке голову кружил этими «своими» волосами? К тому же, ему в нем было плохо, – со свойственной ей запальчивостью, стала убеждать меня Ли. ‒ Мы все уже к нему привыкли, к такому, каким он есть, а в парике он выглядел заурядно, ни то, ни се, а черт знает что. Типичный хипарь из подворотни, никакой индивидуальности. А без парика, Сэм вылитый, ну прямо выкапанный Крис из «Великолепной семерки», та-а-акой суперовый мэн!

Против подобных неопровержимых аргументов возражать было бесполезно, я просто приобнял ее одной рукою и на ходу поцеловал в щеку. Впереди перед нами у областной филармонии белел усыпанный снегом памятник Глинке. Ли развернула меня к нему спиной, и загадочно посмотрела в глаза.

– Так, задача на наблюдательность. Проверим твою коммунистическую бдительность. Ты помнишь, как сидит Глинка?

– Да уж точно помню, сидит, а не стоит, – уверенно ответил я.

– О, это ценное наблюдение... В таком случае, скажите-ка мне, молодой человек, какую ногу кумир запорожцев Глинка закинул на колено, правую или левую?

‒ Ну? Что ты молчишь, как рыба на дереве? – не дав мне времени подумать, принялась запытывать она.

– Изображаешь борьбу ума против разума? Или собираешься выторговывать себе фору? ‒ прищурив глаза так, что видны были только ресницы, наседала она. ‒ Так ты будешь отвечать, или тебе пальчики в дверях прищемить?..

Пока я вспоминал, как же уселся на своем пьедестале Глинка, к нам подошел и поздоровался с Ли, высокий статный парень лет двадцати.

‒ Как себе живете, Лидия Николаевна? ‒ подчеркнуто вежливо, поинтересовался он.

На нем молодецки сбитый набок черный берет, а на плечи накинуто что-то непонятное: то ли пончо, то ли пелерина. Мне доводилось видеть диковинные наряды, но это «пончо» среди зимы бьет все рекорды нелепости.

– Познакомься, Андрей, это Леня Социопат, – представила мне его Ли. – Да ты не беспокойся, он не опасный, пассивный социопат, – рассмеялась она.

– Лидия Николаевна, как всегда, шутит, – мягко улыбнулся он. – Честь имею представиться, последний солдат Панчо Вильи, городской партизан Леонид Гаевой, – он лихо щелкнул каблуками и откозырял двумя пальцами, а затем галантно раскланялся.

У него матовое, даже скорее болезненно бледное лицо, на котором выделяются очень прямые черные брови, не повторяющие изгиба глазниц. Располагал к себе приятный тембр его голоса с бархатными баритональными модуляциями. Он производит впечатление человека мягкого и застенчивого. Его внешняя бравада плохо маскирует непонятную мне напряженность, а тревожный взгляд дымчато-светлых глаз и порывистые движения выдают неуверенность в себе.

– Прошу простить меня за навязчивость, но я в последнее время часто вижу вас вместе. Вы всегда с таким интересом беседуете. А сегодня… Сегодня я не смог удержаться и решился подойти. Вы меня простите, но пришло время, и я не мог не подойти… – торопясь и сбиваясь, порывисто заговорил он, – Мне необходимо сообщить вам, Андрей, что я уже много лет люблю Лидию Николаевну. К моему великому сожалению, безответно… Но, я думаю... Нет, я совершенно в том убежден, что вы должны об этом знать. Для меня это важно. Вы даже представить себе не можете, насколько для меня это важно! Скажу больше, не далее как прошлой осенью, я предлагал Лидии Николаевне выйти за меня замуж, но получил отказ. Но, несмотря на это, вы должны знать, что я счастлив от того, что в моей жизни есть Лидия Николаевна, она одна такая во всей вселенной и любить ее я буду всегда, до последнего своего вздоха!

Меня удивило это пылкое, но без сомнения, искреннее признание. Видно было, что он какой-то чудаковатый. Не пойму, то ли он под мухою, то ли с тараканами в голове, а может, это лишь проявление крайней эксцентричности? Одно верно, он не выламывается, такой и есть. Из-за своей неестественной бледности он выглядит так, будто долгое время провел взаперти, лишенный свежего воздуха. Я взглянул на Ли, она пожала плечами и улыбнулась, предоставив мне самому решать, как на это реагировать. С ее друзьями не соскучишься.

– Ваша прямота понуждает меня к откровенности, – деликатно начал я, обдумывая, как, не обидев его, ответить на это, дорогого стоящее ему признание. – В данной ситуации право выбора принадлежит Лиде… То есть, Лидии Николаевне. И, если она, Лидия Николаевна не приняла вашу руку и сердце, то, почему бы вам, Леонид, не жениться на другой, не менее достойной девушке?

– Нет! Никоим образом! Это совершенно невозможно! – воскликнул он, в запале размахивая руками, отчего его пелерина затрепыхалась на нем, как крылья летучей мыши, и тут же сам себе возразил, – Впрочем, излишняя категоричность свидетельствует о поверхностности суждений. Если я и женюсь на ком-либо, кроме Лидии Николаевны, то это будет, как минимум, принцесса Луны. Лишь там мыслимо встретить подобную неземную чистоту.

Непросто сразу составить правильное представление о человеке, но мне показалось, что предо мной редчайший экземпляр хрустально чистого сердца и я проникся к нему расположением.

– Учти, Ленчик, как минимум, принцесса Луны… – рассмеялась Ли.

Неожиданно расхохотался и он самым веселым и заразительным смехом. И этот смех его совершенно преобразил, будто освободил его от оков принужденности. Мы оба почувствовали взаимную симпатию, а я, даже какое-то абсолютное с ним родство и повел себя с ним просто и непринужденно, как с давним знакомым. Леонид пригласил нас зайти к нему на чашку чая. Он жил здесь рядом почти напротив филармонии в огромной трехкомнатной квартире. Миновав темную прихожую, мы вошли в большую странно освещенную нежилую комнату. Оказалось, вместо обычных стекол на высоких окнах были витражи из синего, красного, желтого и нежно-зеленого стекла. Я не в силах был отвести от них взгляд.

В этой ожившей сказке, преобладала бирюза и голубое, от голубого до синего: синий кобальт, синий прусский, синий ультрамарин. Вознесенные в лазурное небо остроконечные башни замка, утопали в желтых кленовых и изумрудных дубовых листьях, синее море в белых барашках волн, корабли, летящие на всех парусах, окутанные дымами палящих пушек, на развивающихся знаменах геральдические львы и гербы с благородным четвертованием, наделенные загадочным символическим смыслом. Я был ошеломлен этим сказочным великолепием, этим пиршеством красок с переливами окрашенного света в интерьере, острота и плавность линий предивного рисунка создавали чарующее ощущение, как будто все это находится здесь рядом, за окном. Разумеется, то был обман зрения, ‒ иллюзия, но она была до того обворожительна, что уродливая действительность стыдливо притихла в своем закутке.

Посреди комнаты стоял изящный ломберный столик на тонких выгнутых ножках. Отменной работы столешница черного дерева была инкрустирована перламутром в виде шахматной доски. Эта несомненная драгоценность производила впечатление необычайной хрупкости. Присмотревшись, я с огорчением заметил, что столешница вся в царапинах и утратах, видно этот столик использовали совсем не по назначению.

На двух противоположных стенах висели два больших подернутых пылью венецианских зеркала, удивительно расширявших перспективу этого странного помещения. Одно из них, было со строгим классическим гранением и арфой вверху массивной бронзовой рамы. Другое, было без рамы, причудливой огранки с крупными фацетами, подчеркивающими его толщину. Вместо рамы, у него было декоративное обрамление из стеклянных цветов и зеркальной мозаики, которая создавала волшебный эффект свечения. Под высоким потолком цепь удерживала покрытую патиной бронзовую люстру, украшенную литыми завитками и множеством разноцветно мерцающих подвесок из горного хрусталя.

Без сомнения, это были предметы роскоши и старины. Вначале от них создавалось впечатление, что попал в музей или переместился во времени на несколько столетий назад и очутился в средневековом замке. Но прямоугольники и овалы во множестве темнеющие на выцветших, утративших цвет и рисунок обоях в местах, где когда-то висели картины, наводили на другие мысли. Рядом с ломберным столиком стояло истертое добела кожаное кресло с широкими подлокотниками. Другой мебели не было.