Маленький отель на Санторини - Юлия Валерьевна Набокова Страница 34

От его слов и улыбки на сердце разливается тепло.

– А теперь вместе!

Стефанос встает рядом, обнимает меня за плечи, и мы делаем селфи. Так просто, как будто мы пара и приехали на Санторини вместе. Даже ветер стихает на миг, и на снимке я получаюсь с ровно лежащими волосами, щекой к щеке с невероятно красивым молодым греком.

– Смотри, как здорово, – Стефанос возвращает мне телефон.

Глядя на селфи, я думаю о том, что мы выглядим как молодожены – красивые, счастливые.

– Давай пройдемся, – Стефанос берет меня за руку и тянет вдоль моря.

Я завороженно разглядываю порталы-двери: кажется, что они ведут прямо в небо, но на самом деле за ними ступени, которые спускаются на террасу ниже, к видовым ресторанам.

Пока я останавливаюсь, чтобы сфотографировать их, нас окликает мужской голос, а Стефанос что-то отвечает по-гречески. Я оборачиваюсь. В тени соседнего дома сидит художник лет пятидесяти, а рядом с ним выставлены для примера несколько портретов карандашом – аттракцион для туристов.

– Что он сказал? – спрашиваю я у Стефаноса.

– Предлагает нарисовать твой портрет, но я ответил, что сам художник и нарисую свою девушку.

– Зачем ты соврал? – укоряю я.

– Что я художник?

– Что я твоя девушка.

– А разве ты не со мной сейчас?

Наш спор прерывает старый художник, он подходит ближе и что-то говорит Стефаносу.

– Он не верит, что я художник, – Стефанос ухмыляется. – Предлагает мне состязание. Мы оба нарисуем твои портреты. А публика рассудит, кто из нас лучше.

Я отказываюсь. Если местному художнику нечем заняться, то мне вовсе не хочется позировать, лучше прогуляемся дальше по Фире.

– Ну нет, иначе он решит, что я испугался, – азартно восклицает Стефанос.

И вот уже художник дает ему второй мольберт, чистый лист и карандаш, а меня сажает на складной стул в тени, лицом к морю и другим людям. Сам художник и Стефанос встают спиной к морю, рядом друг с другом и устанавливают два мольберта – чтобы их работы было видно прохожим.

Они считают до трех и начинают рисовать. Почти сразу же за ними начинают собираться зеваки, привлеченные необычным аттракционом. А Стефанос, не отрываясь от рисунка, еще и объясняет им по-английски, что тут проходит битва художников.

Я не вижу, что они рисуют, но судя по тому, что за спиной Стефаноса собирается больше зрителей – в основном, женщин и девушек, в этой битве выигрывает он. Уличный художник нервничает, бросает взгляды на Стефаноса, но тот слегка поворачивает мольберт, чтобы соперник не видел его работу.

Все состязание занимает не больше получаса. Я слегка замерзаю на ветру, но не успеваю заскучать, потому что наблюдаю за тем, как работает Стефанос, и постоянно ловлю на себе его взгляды. Он не просто смотрит на меня, он изучает, переносит мои черты на холст, снова смотрит – сияет, если получилось, хмурится, если нет, и исправляет начертанное. Карандаш в его пальцах так и порхает – словно ласкает холст. Я перевожу взгляд на его соперника и вижу, что тот буквально вонзает карандаш в холст, чертит резко, на меня смотрит, прищурив глаза и закусив губу, а от напряжения у него на лбу выступила испарина.

Наконец Стефанос отступает от холста и опускает руку с карандашом. Рисунок закончен, и поклонницы за его спиной разражаются аплодисментами.

Уличный художник торопится дорисовать портрет, но Стефанос призывает его остановиться, и тот с досадой скрипит зубами.

– Готова? – Стефанос подмигивает мне.

На «раз-два-три» они разворачивают мольберты. С холста Стефаноса на меня смотрит невероятная красавица, с черными волнистыми волосами которой играет ветер, а пухлые губы слегка приоткрыты в улыбке, словно в ожидании поцелуя. У нее мои черты, но я с трудом узнаю в ней себя. Так вот какой он меня видит?

Уличный художник нетерпеливо кашляет, привлекая внимание к своей работе. Я подхожу к его портрету. Он не завершен до конца, но довольно узнаваем. Художник точно передал фотографическое сходство, но в его работе нет ни настроения, ни чувств, ни души. Ведь я для него – всего лишь одна из сотен туристок, которых он рисует на протяжении многих лет. Даже порыва ветра, который так умело изобразил Стефанос, на этом портрете нет. Мои волосы лежат ровно, как будто меня рисовали не на продуваемой ветром улице, а в студии.

Художник пытливо смотрит на меня, и я не могу его обидеть. Хвалю портрет и достаю из кошелька пятьдесят евро. Столько он берет за свою работу, и по торжеству в его глазах я понимаю, что деньги эти ему не лишние. Сезон еще не начался, туристов немного, не просто же так он окликнул меня, желая подзаработать. Он довольно убирает купюры в карман брюк и начинает сворачивать лист, чтобы мне отдать.

А я подхожу к Стефаносу. Он стоит в окружении своих поклонниц, которые щебечут на английском, французском и русском. Две мои соотечественницы, лет тридцати пяти, без стеснения обсуждают, какой красавчик этот художник.

– Я бы не отказалась позировать ему ню, – игриво замечает одна из них – блондинка с ярким макияжем и накаченными губами, выпячивая пышную грудь. – Говорят, греки – страстные любовники.

Мне хочется ответь ей что-то резкое, чтобы заткнулась, но Стефанос даже не смотрит на нее, он не сводит глаз с меня:

– Так каков вердикт? Я проиграл?

– А ты как думаешь? – Я улыбаюсь и перевожу взгляд на его работу. – Это мой лучший портрет.

Я на нем красивая, смелая, сексуальная. Лучшая версия себя.

– Значит, я заслужил награду? – радуется Стефанос.

– Определенно.

Я быстро наклоняюсь и целую его в губы. Они еще сладкие от апельсинового сока, который мы пили на двоих. На миг все вокруг исчезает, как будто мы остались вдвоем во всем мире, но затем аплодисменты и возгласы зевак возвращают меня в реальность.

Наш первый поцелуй получился спонтанным, как порыв ветра, и таким же мимолетным. Всего несколько секунд сладости и нежности на глазах у других туристов. Эффектное завершение шоу, хотя я об этом вовсе не думала. Мне просто захотелось поблагодарить Стефаноса за портрет.