Карл Абжаген - Адмирал Канарис Страница 13

После возвращения в Германию опять начался новый этап в профессиональной карьере Канариса. В октябре 1924 г. он стал референтом в штабе начальника управления военно-морских сил в министерстве вооруженных сил Германии. Таким образом, теперь он был в центре морской политики германской республики. На этом посту в силу служебных обязанностей ему пришлось заниматься вопросами, над которыми прежде он работал из личных побуждений и с полной отдачей, наряду со своими непосредственными служебными обязанностями. И сейчас его деятельность была тайной по уже упомянутым причинам, многое приходилось маскировать из-за ограничения вооружений по Версальскому договору — но с тем, что везде называют военной разведкой, он все еще не имел ничего общего. Много раз за годы деятельности в министерстве вооруженных сил Канарис совершал поездки в Испанию в целях обмена опытом в кораблестроении, причем важную роль играли здесь не только вопросы конструирования подводных лодок, но и, к примеру, строительства быстроходных танкеров, приспособленных для сопровождения флота. Его владение испанским языком, понимание испанского образа мыслей имели огромное значение при выполнении поставленных задач. Одновременно росли привязанности Канариса к этой стране и ее жителям.

На этот период его службы в управлении военно-морского флота приходится также уже упомянутое выступление в следственной комиссии рейхстага в январе 1926 г. Независимо от налета сенсационности, которую вызвала атака депутата Мозеса, для того, кто хочет проследить развитие Канариса, его выступление по этому поводу представляет огромный интерес. Партии левых, причем не только независимых, но и большевиков социал-демократов, характеризовали Канариса как реакционера, скрытого монархиста, которому нечего делать в морском флоте республики[7]. Даже газеты буржуазных левых считали, по меньшей мере, тактической ошибкой то, что представитель министерства рейсхвера 1926 г. идентифицировался с руководством кайзеровского морского флота. Что, собственно, произошло? В своих выступлениях перед комиссией Канарис выступал не столько против матросов и истопников, осужденных в связи с неудавшейся попыткой мятежа в 1917 г., хотя он защищал приговоры, вынесенные начальником морского флота, как справедливые и обоснованные в данных условиях. В основе его речь была направлена против политиков, которые в 1917 г. стояли за кулисами мятежа, однако, как уже упоминалось, в силу своего депутатского иммунитета были вне пределов досягаемости. Так как один из них, независимый депутат Дитман, исполнял в упомянутой комиссии обязанности референта, то не удивительно, что выступления Канариса возмутили левых, которые затем ответили «разоблачениями» прошлого Канариса, о которых уже говорилось выше.

Было не слишком умно впутываться в эту дуэль с Дитманом, но этого замечания недостаточно, чтобы понять случившееся. В конце концов офицерский корпус морского флота республики, по крайней мере его средние и высшие чины, состоял полностью из людей, сознававших свою принадлежность к германскому морскому флоту и исполненных чувства глубокого ожесточения по отношению к тем, кто, по их мнению, нес ответственность за попытку мятежа в 1917-м и мятеж 1918 года. Так что Канарис говорил от имени преобладающего большинства своих товарищей по сословию. При этом чисто политические соображения не играли никакой роли либо эта роль была весьма второстепенной. Решающее значение в его выступлении играло естественное чувство морского офицера, которое восставало против идеи мятежа.

К делам, касающимся мятежей, в каждом военном флоте относятся очень чувствительно. В морском флоте демократических государств временами тоже вспыхивали бунты рядового состава против офицеров. Во французском флоте их можно насчитать немало как до 1914–1918 г., так и после. Британский флот, можно сказать, почти по традиции время от времени переживает такие трудности — вспомним, к примеру, бунт Инвергордона в начале тридцатых годов. Каждый морской офицер, независимо от его национальности и политических убеждений, инстинктивно примет в этом вопросе сторону равных себе, как бы раньше он ни относился к этому флоту. Поэтому для человека, знакомого со взглядами моряка, звучало не слишком убедительно, когда, к примеру, демократическая пресса сожалела по поводу солидарности Канариса с германским военно-морским ведомством, выраженной им в речи перед следственной комиссией; свое сожаление пресса обосновывала тем, что, мол, генерал фон Зеект ведь и не собирается защищать то, что когда-то говорил или делал Людендорф. В морском флоте этот инцидент только укрепил положение Канариса. Он также стал доказательством того, что Канарис в то время воспринимал мир еще исключительно с позиции патриотически настроенного офицера, страстно любящего свою профессию.

Дальше его карьера развивалась не менее успешно. Вслед за работой в управлении морского ведомства, длившейся почти четыре года, последовала опять служба на борту корабля. Сразу после шестинедельной поездки для отдыха в Аргентину на итальянском пароходе «Конте Россо», которую он использовал для неофициальных контактов с высокопоставленными офицерами аргентинского военно-морского флота и которая на обратном пути опять проходила через Испанию, Канарис в июне 1928 г. стал исполнять обязанности первого офицера линейного корабля «Силезия», стоявшего в Вильгельмсхафене. У первого офицера на большом военном корабле всегда много дел. Ему вменяется в обязанность руководство всей внутренней службой и непосредственное управление этим очень сложным хозяйственным и техническим механизмом. От его деловых качеств зависит, в первую очередь, получает ли экипаж (на корабле типа «Силезия» было почти 800 человек) материальные блага, которые принадлежат ему по праву, и хорошо ли он себя чувствует на борту корабля, что опять-таки имеет исключительное значение для морального настроя и успешной службы. Заметим, что Канарис, по оценке многочисленных свидетелей, исполнял свои служебные обязанности на этом трудном и ответственном посту с образцовым рвением и неустанно заботился об интересах команды. Несмотря на большую загруженность работой, он не упускал из виду интересы, связанные с его деятельностью в морском ведомстве. Он по-прежнему поддерживал оживленную переписку со своими старыми друзьями и товарищами. Часто к нему обращались за советом, особенно если речь шла об отношениях с Испанией, в чем Канарис разбирался лучше, чем кто-либо другой. Интересно отметить, что эта интенсивная деятельность Канариса за рамками его непосредственных обязанностей ускользнула от внимания даже его самых близких товарищей в Вильгельмсхафене. Многим из них, узнавшим об этом позднее, казалось невероятным, чтобы первый офицер «Силезии» при такой занятости мог активно участвовать еще в чем-то, что находилось за пределами его службы на корабле. И, кроме того, — утверждают они, — совершенно нереально, чтобы это ускользнуло от внимания товарищей, потому что Вильгельмсхгафен был городом до такой степени морским, а офицеры морского флота были так тесно связаны друг с другом — в том числе и вне службы, — что казалось немыслимым сохранить здесь на длительное время в тайне от других даже самые сокровенные мысли.

Однако те, кто так думал, заблуждались. Из обширной переписки, которую Канарис в то время вел по вопросам, связанным прямо или косвенно со строительством флота, сохранилась лишь небольшая часть, но этого достаточно, чтобы показать, насколько интенсивным было это «побочное занятие». Оно дает возможность снова и снова говорить о духовном богатстве Канариса, о его необыкновенно глубоком знании людей и дела, умении обращаться с людьми. В затяжных переговорах с испанскими представителями, которые были заинтересованы в обмене опытом по вопросам, касающимся кораблестроения, именно Канарис, с одной стороны, умел тактичными замечаниями хотя бы частично преодолеть врожденную склонность южан к промедлению и затягиванию, а с другой стороны, внушить своим немецким товарищам и представителям германских экономических кругов, вовлеченным в эти связи, необходимость понимания своеобразия их партнеров по переговорам. Лучшим свидетельством этого умения является то, что он всегда сохранял дружбу испанцев, участвовавших в переговорах, и приобрел во влиятельных кругах испанского правительства, вооруженных сил и экономики огромное доверие к своей личности, что впоследствии сыграло важную роль как в ходе гражданской войны в Испании, так и во время Второй мировой войны.

Достопримечательным в обширной переписке, которую Канарис вел в эти годы, будучи первым офицером «Силезии», является то, что вопросы внутренней политики никогда не затрагивались в ней даже вскользь. Все разговоры велись только вокруг морского флота. Его профессия морского офицера все еще находится в центре его мыслей и деятельности. Начало службы в Вильгельмсхафене и на «Силезии» приходится на короткое время видимого расцвета германской экономики, которая развивалась на базе иностранных кредитов, поступающих в Германию после принятия плана Дауэса. Но уже в 1929 г. начал намечаться новый экономический кризис, что было видно по росту числа безработных, — кризис, который все более четко проявлялся как явление мирового масштаба. Одновременно обострилась внутриполитическая борьба в Германии. Национал-социалистическая рабочая партия Германии имела большой успех, особенно среди молодежи. Сентябрьские выборы 1930 г. привели национал-социалистов, вторую по силе партию, в рейхстаг. Во флоте также становилось все более заметным проникновение национал-социалистических идей, особенно среди молодых офицеров и рядового состава. Один из ровесников Канариса, который в то время служил с ним в подразделениях флота, находившихся в Вильгельмсхафене, оглядываясь назад, обобщает свое мнение о ситуации в начале тридцатых годов в одной сжатой фразе: «Все люди были тогда нацистами». Но он добавляет, что в среде старших офицеров вначале не слишком много об этом размышляли, потому что отношение команды к своему делу от этого не страдало. Не следует также забывать, что в офицерском корпусе отрицательное отношение к марксистским партиям вследствие событий 1917–1918 годов, естественно, было очень сильным, и в национал-социалистах видели тогда оплот против попыток коммунистов снова проникнуть во флот. Национал-социалисты тогда, перед захватом власти, еще выдавали себя за патриотическое движение, стоящее на почве христианства, которое ставило перед собой цель ликвидировать классовую борьбу. Именно среди тех, кто в те годы вступил в партию или симпатизировал ей, процент честных идеалистов был очень велик, особенно в кругах, которые начали интересоваться внутренней политикой лишь под влиянием экономических забот и не имели возможности заглянуть за кулисы политической сцены.