Последний день СССР. Свидетельство очевидца. Воспоминания помощника президента Советского Союза - Андрей Серафимович Грачёв Страница 13

В новом климате, порожденном перестройкой, «репрессированный» Ельцин в глазах общественного мнения превратился в жертву, что сразу добавило ему популярности. Уже два года спустя этот «падший ангел» оказался среди лидеров радикальной демократической оппозиции Горбачеву в окружении таких респектабельных персонажей, как академик Сахаров и Гавриил Попов.

Однако главным плацдармом, с которого Ельцин смог начать подготовку для реванша и атаки против своего обидчика, стали институты Российской Федерации. Именно неожиданный выход на поверхность советской политической сцены проблем взаимоотношений между центром союзного государства и национальными республиками подарил Ельцину возможность возглавить его «долгий марш» против федерального Центра и Горбачева.

«Ящик Пандоры»

Лауреат Нобелевской премии по литературе, белорусская писательница Светлана Алексиевич писала: «Советский человек сформирован двумя главными институтами режима — ГУЛАГом и детским садом». Горбачев быстро обнаружил, что открыть ворота ГУЛАГа оказалось легче, чем научить советских людей жить за оградой детского сада. Однако и ограда ГУЛАГа обнимала, как русская матрешка, несколько внутренних лагерей, заключенных один в другой. Одной из таких «внутренних тюрем», спрятанных внутри многонационального государства, была старая империя.

Несмотря на революцию, которая свергла монархию, Советский Союз и с точки зрения унаследованной территории, и многонационального характера населения, и имперской методики управления необъятной страной стал безусловным продолжением Российской империи. Продлить ее жизнь в XX веке, когда остальные империи взрывались и распадались на национальные обломки, большевики смогли, превратив Советскую Россию в проект мировой пролетарской революции и создания особой, альтернативной цивилизации.

Однако в условиях, когда перспектива мировой революции ушла за горизонт, сохранять это необъятное пространство с множеством народов, различными культурами, религиями и даже цивилизациями в форме монолитного государства, опираясь только на призыв соединяться «пролетариям всех стран», было нереально.

Требовались более проверенные методы, такие как поддержание в стране дисциплины военного лагеря, атмосферы «осажденной крепости» или раздача на откуп местным «князьям» целых республик и областей в обмен на демонстрацию показной лояльности центру. Понятно, что центр при этом закрывал глаза на установленные в них феодальные порядки и коррупционные режимы.

За 60 лет существования СССР все эти методы были в разных сочетаниях использованы. Закрепленная в советской Конституции формула союзного государства как добровольного объединения республик с правом их отделения от него, была всем понятной фикцией и служила формальным прикрытием жестко централизованного государства.

Принцип «демократического централизма», перенесенный ленинской партией на межнациональные отношения, превратил СССР в строго пирамидальную структуру, устойчивости которой мог бы позавидовать царский режим. Если во времена царизма подавлением внутренних бунтов в «тюрьме народов», какой, по выражению Ленина, была Россия, занимались армия и охранка, то в советскую эпоху роль тюремных надзирателей взяли на себя партия и НКВД, а впоследствии его наследники.

Разумеется, форсированная «советизация» огромной разнородной территории, населенной народами с разнообразными культурными, религиозными и историческими традициями и особенностями, не могла устранить ни многовековые межнациональные конфликты, ни реальные проблемы во взаимоотношениях центральной власти с национальными республиками и территориями. Однако конфликты жестко подавлялись с помощью репрессий и маскировались официальной пропагандой.

Недаром львиную долю политических заключенных ГУЛАГа, по свидетельству Солженицына, составляли «буржуазные националисты», представлявшие практически весь многонациональный состав СССР. Очаги сепаратистских настроений, рассеянные по периферии союзного государства (главным образом на последних присоединенных к Союзу территориях Прибалтики и Западной Украины), находились под двойным контролем центрального репрессивного аппарата и местных номенклатур.

Понятно, что модель «Союза по понятиям» не могла быть устойчивой и продолжала существовать лишь постольку, поскольку центр гарантировал, во-первых, свою роль щедрого (и единственного) донора, во-вторых, эффективного и сурового надзирателя за соблюдением союзной дисциплины. Очевидно, что рано или поздно эта практически последняя мировая империя должна была последовать примеру подобных же исторических мастодонтов, обреченных на вымирание.

Приход Горбачева и политика гласности всколыхнули в этой многонациональной вселенной почти забытые надежды. После того как с началом перестройки политические структуры и властные механизмы единого государства вступили в период «турбулентности» с неясным возможным исходом, вся конструкция Союза стала терять устойчивость. Прежняя советская модель должна была столкнуться с заложенным в ней изначально противоречием между формально декларируемыми принципами и реальной практикой их осуществления.

Открытие болезненных страниц прошлого и осуждение сталинских преступлений ставили в повестку дня не только вопрос о реабилитации жертв, но и об исправлении государственных ошибок и преступлений. На местах активизировались разнородные оппозиционные силы, намеренные воспользоваться ослаблением диктата центральной власти и обещаниями «радикальных перемен», доносившимися из Москвы и транслируемыми на всю страну по телевидению.

Отдавая себе отчет в сложности реформы союзного государства, Горбачев всячески старался отодвинуть ее в самый конец списка своих приоритетов, надеясь, что продвижение перестройки поможет найти решение застарелых проблем. Он понимал, что добавлять эту тему в перегруженный график реформ означало открыть «ящик Пандоры».

Одновременно, как подлинный Homo soveticus, он продолжал верить, что наиболее острые национальные проблемы, унаследованные Советским Союзом от царской империи, были во многом разрешены или смягчены в рамках «советской семьи народов» на основе интернационализма коммунистической идеологии.

Казалось бы, представленные в ближайшем окружении Горбачева такие видные «нерусские» советники, как, например, грузин Шеварднадзе и армянин Шахназаров, родившийся в Баку, должны были быть чувствительны к деликатному характеру национального вопроса в СССР, но даже они считали его в целом разрешенным. Когда Горбачев предложил Шеварднадзе занять пост министра иностранных дел после Громыко и тот спросил, не вызовет ли назначение грузина вопросов у членов Политбюро, Горбачев ответил: «Для всех нас ты, прежде всего, советский человек».

Все оказалось не так просто. История догнала Российскую империю, несмотря на отсрочку, которую ей подарила советская власть. СССР, разумеется, не был «тюрьмой народов», но и он не смог пережить попытку Горбачева спасти его с помощью реформы.

Задача Горбачева по сохранению единого государства осложнялась сразу несколькими факторами. Помимо национализма классического, разъедающего все империи и многонациональные государства и отражающего обиды и требования угнетенных меньшинств и народов, ему пришлось столкнуться с национализмом «номенклатур».

Его политические партнеры в разных республиках раньше его самого осознали, каким могущественным инструментом в политической борьбе против центра может стать национальная идея (особенно когда терпит крах заменявшая ее идеология и ослабляется страх перед