История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 2 - Луи Адольф Тьер Страница 32

До сих пор предписанные им движения войск имели целью лишь Португалию. Но с этой минуты приготовления обрели размах и ускорение, уже не оставлявшие сомнений относительно их цели. Две французские армии, одна из которых уже вступила в Испанию, а другая направлялась к Байонне, насчитывали около 50 тысяч человек. В случае серьезных событий на Иберийском полуострове их было недостаточно, ибо только вторая могла быть использована в Испании. Наполеон ускорил ее движение к Байонне, приказал генералу Дюпону тотчас возглавить ее и решил собрать третью армию в 34 тысячи человек, которую назвал Корпусом наблюдения за океанским побережьем, назначив ее командующим маршала Монсея, некогда воевавшего в Испании. Корпус генерала Дюпона, или Второй корпус Жиронды, вместе с корпусом маршала Монсея, составляли 60 тысяч человек. Наконец, поскольку известия из Мадрида делались с каждым днем всё тревожнее, Наполеон приказал, как он уже делал не раз, устроить перевалочные пункты на пути из Меца, Нанси и Седана в Бордо для перевозки войск. Дабы вселить в них готовность перенести усталость, а также скрыть свою цель, он повелел сказать солдатам, что их перебрасывают на помощь их братьям в Португалии, которой угрожает высадка англичан.

Одновременно с переброской новобранцев к Испании Наполеон вывел из Германии к Рейну своих ветеранов. Страны по ту сторону Вислы были оставлены. Маршал Даву, возглавлявший первое генерал-губернаторство в Польше, на другом берегу Вислы, отошел на территорию между Вислой и Одером, заняв Торн, Варшаву и Познань и поставив кавалерию на Одере. Польша получила значительное облегчение. Маршал Сульт, возглавлявший второе генерал-губернаторство, оставил Старую Пруссию и передвинулся к прусско-шведской Померании, оставив кавалерию на острове Ногат. На правом берегу Вислы остались в Данциге гренадеры Удино. Первый корпус, перешедший под командование Виктора, остался с тяжелой кавалерией в Берлине, на берегах Эльбы. Мортье, с пятым и шестым корпусами и двумя драгунскими дивизиями, остался в Верхней и Нижней Силезии. Бернадотт, контролировавший берега Балтики после взятия Штральзунда и роспуска корпуса Брюна, занял Любек с дивизией Дюпа, Люнебург с дивизией Буде, Гамбург с испанцами, а Бремен с голландцами. Кавалерия, остававшаяся вне этих губернаторств, была отправлена в Ганновер. Баварцы, вюртембержцы, баденцы, гессенцы и итальянцы получили разрешение вернуться домой. Тяжелая осадная артиллерия, запасы одежды, башмаков, оружия, изготовленные в Польше и Германии, были отправлены в Магдебург. Двенадцать тысяч человек Императорской гвардии ускорили движение к Парижу.

Даже без поляков и саксонцев, оставшихся в Польше, баварцев, вюртембержцев, баденцев, гессенцев, итальянцев, направившихся в свои страны, но не отпущенных и готовых вернуться по первому зову, Великая армия на Севере насчитывала еще около 300 тысяч человек. В целом Наполеон располагал в то время 800 тысячами человек французских войск и не менее чем 150 тысячами союзных войск – устрашающей колоссальной силой, особенно если вспомнить, что Великая армия состояла в основном из испытанных солдат под командой опытнейших и искусных офицеров!

Придвинув старые войска к Рейну, а новые выдвинув к Пиренеям, Наполеон с жадным любопытством и нетерпением ожидал вестей из Мадрида, которые должны были, как он думал, сыпаться одна за другой ввиду такого события, как арест наследного принца короны. Не принимая никакого решения, ожидая события, наиболее сообразного его желаниям, не доверяя уму Богарне, хоть и всецело доверяя его честности, Наполеон предписал ему лишь наблюдать за всем и со всей возможной быстротой сообщать обо всем в Париж. Но события разворачивались не так стремительно, как поначалу хотелось верить.

Принц Астурийский, вовлеченный в заговор, не преступный, разумеется, вскоре доказал, что заслуживал рабства, которого хотел избежать. Запертый в одиночестве в своих покоях, терзаемый преувеличенным страхом перед жестокостью фаворита, достаточно легковерный, чтобы допускать, что фаворит и мать приказали отравить его первую жену, он вообразил, что погиб, и решил спасти свою жизнь самым трусливым из всех способов – выдачей мнимых сообщников. Сын, оказавшийся не лучше своих притеснителей, задумал пасть к ногам матери и во всем ей признаться. Правдивое признание не могло ее удовлетворить, а если бы ради угождения ей он приписал своим сообщникам предполагаемые ею преступления, это стало бы подлым предательством. Фердинанд молил мать посетить его, дабы выслушать покаянные признания и заверения в покорности. Государыня – имевшая больше ума, чем ее сын, и не желавшая примирения, вероятного следствия свидания, – послала к нему министра юстиции Кабальеро, весьма дальновидного человека, умевшего играть любую роль, но среди всех предпочитавшего ту, что могла приблизить его к победившей партии.

Фердинанд глубоко унизился перед отцовским министром и рассказал о случившемся, сведя, однако, свой рассказ к правде, в которой не было ничего преступного. Он утверждал, что хотел лишь предотвратить покушение на свои права, и добавил, что писал Наполеону и просил у него руки французской принцессы, о чем было до сих пор не известно. Самым важным в его признаниях было указание на герцогов Сан-Карлоса и Инфантадо и на каноника Эскоикиса как на подстрекателей, сбивших его с толку. Результатом его заявления был немедленный арест, совершенный с неслыханной грубостью, и заключение в Эскориал выданных им лиц. Узники с достоинством и твердостью отвечали на все задаваемые вопросы и вернули обвинение к истине, объявив, что намеревались только вывести из заблуждения Карла IV, обманутого недостойным фаворитом, избавить принца Астурийского от невыносимого притеснения и предупредить, в случае кончины короля, акт узурпации, который предвидела и которого страшилась вся Испания.

Между тем безрассудный и бессмысленный судебный процесс произвел огромное впечатление на всю Испанию. Поднялся единодушный вопль ярости и возмущения против князя Мира и королевы, которые добивались, как говорили, погибели добродетельного сына, единственной надежды нации. Существа дела никто не знал, но в нелепое обвинение принца Астурийского в намерении свергнуть отца с трона никто не верил;

народное здравомыслие подсказывало, что вменяемые в вину действия были продиктованы желанием помешать фавориту узурпировать верховную власть. Постепенно демарш Фердинанда в отношении Наполеона стал известен. Общественное мнение, сообразовавшись с тем, что сделал обожаемый наследник короны, безоглядно одобрило его. Говорили, что он сделал правильно, обратившись к великому человеку, который восстановил порядок и религию во Франции и мог бы, если бы захотел, возродить и Испанию, не заставляя ее пережить революцию. Особенно дальновидно было подумать о соединении двух домов кровными узами, ибо только такой союз мог