История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 2 - Луи Адольф Тьер Страница 33

положить конец недоверию, разделявшему еще Бурбонов и Бонапартов. Одобрив веру Фердинанда в Наполеона с изменчивостью и пылкостью страстной нации, всё население Испании тотчас единодушно возжелало, чтобы длинные колонны французских войск, направлявшиеся в Лиссабон, ненадолго заглянули в Мадрид и освободили обманутого отца и гонимого сына от притеснявшего их чудовища. Это чувство было всеобщим во всех классах населения и представляло весьма своеобразный контраст с теми чувствами, которым предстояло вскоре охватить ту же Испанию в отношении Франции и ее правителя!

Долгое время презирая Испанию и позволяя себе у нее на глазах любые скандалы, фаворит испугался, заслышав крики порицания, поднимавшиеся против него со всех сторон. Он покинул постель, в которой его удерживало мнимое недомогание, и задумал явиться в Эскориал в качестве миротворца. Ему только что объявили о подписании договора Фонтенбло, и, хотя договор еще не подлежал обнародованию, Мануэль Годой пребывал в радости, что получил достоинство суверенного князя при покровительстве Франции. Ободрившись, он счел необходимым избежать бурного кризиса и изыскать более мягкие средства добиться своей цели. Ему представилось более надежным обесчестить принца Астурийского, нежели подвергнуть его осуждению, которое возмутило бы всю Испанию и сделало бы его идолом нации. На этом пути уже был сделан первый шаг благодаря поспешному признанию принца, которого у него не просили, и выдаче сообщников, о которых никто не подозревал. И теперь Годой уговорил королеву, хоть и не без труда, предоставить прощение, о котором униженно попросит принц, признав свою вину. Он явился в покои Фердинанда, превращенные в тюрьму, и был принят не с презрением, каковое должен был встретить со стороны принца, наделенного хоть каким-нибудь достоинством, но с удовлетворением, каковое ощущает обвиняемый, чувствуя себя спасенным. Князь Мира предложил Фердинанду написать отцу и матери письма, в которых он самым униженным образом попросит прощения, после чего всё будет забыто.

После того как письма были подписаны, Карл IV обнародовал новый декрет, с объявлением прощения принцу, продолжения гонений на его сообщников и запрета на хождение первого декрета, изобличавшего принца перед испанским народом.

Однако воздействие его на общественное мнение оказалось неожиданным. Хотя все действующие лица этих событий заслуживали почти равного осуждения, испанский народ, сочтя виноватыми лишь фаворита и королеву, увидел в поведении принца только следствие притеснений, а в его заявлениях – лишь подложные либо вырванные признания, и продолжал боготворить его, приписывая ему все вообразимые добродетели и прося Наполеона простереть над Испанией могущественную длань. Тотчас Наполеон стал божеством-покровителем, единодушно призываемым со всех сторон. То был единственный случай, когда испанский народ пылко восхищался не испанским героем и взывал к иностранному вмешательству.

Наполеону сообщили как об обвинении принца Астурийского, так и о дарованном ему прощении. Он удивился обоим известиям и понял, что драма, которая в ином веке могла стать кровавой, а в нашем стала просто отталкивающей, замедлила свой ход. Хотя демарш принца Астурийского расположил к нему Наполеона, последний сомневался, стоит ли доверять его нраву, нет ли в его слабости и страстях повода видеть в нем либо немощного союзника, либо коварного врага. Поэтому решение выдать за него принцессу из дома Бонапартов, по видимости самое легкое, было не слишком надежным. Продление правления Карла IV, князя Мира и королевы также не казалось долгосрочным решением, как из-за нездоровья короля, так и из-за возмущения готовой вспыхнуть Испании. Поэтому наиболее простым решением казалась смена династии. Но по-прежнему оставалась опасность задеть чувства великой нации и в особенности чувства Европы, за неимением предлога для низвержения государей, которые, хоть и разделившись меж собой, единодушно призывали Наполеона как друга и повелителя.

Продолжая сомневаться, в то время как Испания продолжала волноваться, Наполеон решил воспользоваться недолгой передышкой, чтобы посвятить несколько дней Италии и устроить несколько больших дел, которые требовали его присутствия. К тому же в Италии он собирался повидаться с братом Люсьеном, помириться с ним и принять его дочь, которая могла стать предназначенной для Испании принцессой на тот случай, если окончательно перевесит ненасильственный план объединения домов через брачный союз. Приняв эти решения, Наполеон отдал войскам контрприказы, чтобы несколько замедлить их движение к Испании. Он отменил перевозку Корпуса наблюдения, предписав ему двигаться по тому же маршруту пешим ходом и без всякой спешки. Генералу Дюпону он приказал подготовить всё таким образом, чтобы Второй корпус Жиронды мог в конце ноября вступить в Испанию и двигаться на Вальядолид, не приближаясь более к Португалии. Своему камергеру Турнону, здравомыслие которого весьма ценил, Наполеон приказал ехать в Испанию, наблюдать за событиями, выяснить, много ли приверженцев у принца Астурийского и сохранились ли они еще у старого двора, и поручил ему доставить Карлу IV ответ на его письма. В этом ответе, исполненном любезности и великодушия, Наполеон советовал Карлу IV хранить спокойствие и снисходительность по отношению к сыну, отрицал получение от того каких-либо просьб и не пытался сеять новое семя разногласий, хоть и был более заинтересован в возмущении, нежели в умиротворении Испании.

После чего, подозревая, что вскоре ему придется перенести свое внимание в эту сторону, Наполеон 16 ноября покинул Фонтенбло в сопровождении Мюрата, министров флота и внутренних дел, господ Сганзена и Прони, управляющих важными службами, и направился в Милан, чтобы обнять там любимого сына, принца Евгения Богарне. Перед отъездом он отдал приказ о торжественной встрече Императорской гвардии, прибытие которой ожидалось в Париже. Наполеон не желал присутствовать на этом торжестве и даже хотел, чтобы о нем, если возможно, не вспоминали. Он желал, чтобы, чествуя гвардию, бывшую армейской элитой, чествовали саму армию. Поэтому, предписывая министру внутренних дел подробности церемонии, он писал: В эмблемах и надписях, которые надобно сделать по этому случаю, речь должна идти о моей гвардии, а не обо мне, и следует показать, что в лице гвардии воздается честь всей Великой армии.

Двадцать пятого ноября префект Сены и главы департаментов Парижа прибыли к заставе Ла Виллет в сопровождении великого множества народа, чтобы встретить героев Аустерлица, Йены и Фридланда, которых возглавлял маршал Бессьер. На этом месте была возведена Триумфальная арка. Знаменосцы выступили из рядов, склонили штандарты, на которые власти столицы возложили золотые венки с надписью: Великой армии от города Парижа. Затем двенадцать тысяч гвардейцев, с обветренными лицами, седобородых и даже искалеченных, прошествовали через Париж в сопровождении воодушевленной толпы, рукоплескавшей их триумфу. Обильная трапеза, накрытая на Елисейских полях, была предложена героям от имени города Парижа, который на этом братском национальном торжестве представлял всю Францию, подобно тому, как гвардия представляла всю армию. Окончание праздника омрачилось дождем: казалось, армия, не имевшая в нашем величии и