Правонарушительницы. Женская преступность и криминология в России (1880-1930) - Шэрон Ковальски Страница 40

крупные города, обладающие особенной притягательной силой для преступников: в городах им легче после совершенного преступления скрыться и сбыть свою добычу, легче найти соучастников для краж, грабежей и мошеннических проделок» [Маннс 1927: 25]. Поскольку уровень преступности в городе был более чем в два с половиной раза выше, чем в сельской местности, озабоченность криминологов обстановкой в городах выглядела обоснованной. В то же время специалисты отмечали, что преступления определенных типов чаще совершаются в городах — такие преступления являются «городскими» по самой своей природе. Специфическими видами городских преступлений криминологи называли, помимо прочего, мошенничество, подлог и растрату — которые исследователям представлялись особо профессиональными, специализированными, требующими особых навыков и при этом не связанными с насилием — это отражало веру исследователей в прогрессивность и более высокий «культурный уровень» советских городов. Сельские преступления, напротив, оставались сопряженными с насильственными действиями, основанными на выплеске эмоций, связанными с «примитивными» порывами человеческой натуры — на них толкало то, что криминологи считали «отсталостью и невежеством» крестьянства.

Дихотомия «город — деревня» особенно отчетливо прослеживалась в области женской преступности. В этой связи криминологи указывали на полный разрыв между городским и сельским, напрямую связывая женскую преступность с крестьянским укладом и сельской местностью. Они отмечали, что типично «женские» преступления — например, дето- и мужеубийство, домашние кражи, самогоноварение — воплощают в себе сущность «сельской» преступности, где преступление — это способ дать выход «примитивным» крестьянским порывам, источник которых — устаревшие традиции. Даже когда женщины совершали преступления на городской территории, криминалисты неизменно подчеркивали сельский характер их поступков. Уравнивая «женское» с «сельским» и «крестьянским», криминологи воспроизводили иерархические классовые и половые различия в советском обществе, подчеркивая, что по природе своей женщины остаются отсталыми и невежественными, приверженными пережиткам прошлого, недостаточно подготовленными к тому, чтобы взять на себя права и обязанности советских граждан.

В этой главе понятие «география преступлений» используется для рассмотрения того, в каком именно ключе криминологи 1920‑х годов трактовали женскую преступность как «сельскую» и «примитивную». С самого момента возникновения криминологии в начале XIX века криминологи и обществоведы по всему миру ссылались, при объяснении уровней преступности, на разницу между городом и деревней. В последнее время географы и криминологи стали использовать термин «география преступлений» для изучения преступности в пространственном контексте — различия в уровне преступности они объясняют, отталкиваясь от места, а также от того, как место влияет на деятельность правоохранительных органов[207]. Что касается советского случая, криминолог Шелли рассмотрела влияние паспортной системы на географию распределения преступности в СССР после Второй мировой войны, придя к выводу, что ограничение миграций в крупные города значительно повлияло на динамику советской преступности, сместив ее в сторону недавно возникших периферических городов [Shelley 1980][208]. В рамках подобного анализа именно социальные факторы, равно как и сопряженные с ними изменения общественной обстановки и государственной политики, используются для объяснения изменений в уровне преступности в разных частях страны.

Подойдя к проводившимся в 1920‑е годы исследованиям женской преступности в пространственном ключе, мы получим аналитическую основу для рассмотрения того, как криминологи выстраивали классификацию преступной деятельности. В данном случае география и пол играли свою роль в процессе формирования идентичности и гражданской сознательности, поскольку сущность совершенных преступлений отражала классовое сознание правонарушителей и определяла их классовую принадлежность[209]. В силу представлений криминологов о том, что такое модернизация и прогресс, физическое место совершения уголовного деяния зачастую имело меньше значения, чем концептуальная категоризация преступления как «городского» или «сельского». В этом контексте классовая и половая принадлежность рассматривались как маркеры городского и сельского, а следовательно — прогрессивности или отсталости. Относя женскую противоправную деятельность в разряд «сельского», криминологи маркировали географические различия и идентичность правонарушителей не через физическую локацию, а по признаку поведения. В то же время криминальное поведение служило признаком классовой принадлежности и уровня классового сознания. Так, женская преступность считалась сельской, «сельские» преступники признавались отсталыми, а «отсталые» преступники не осознавали своих прав и обязанностей советского гражданина. Соответственно, география женской преступности позволяет осмыслить сложные и изменчивые взаимоотношения между классовой и половой принадлежностью, отражая влияние как социалистической идеологии, так и традиционно представлений о женской преступности на базовые представления криминологов о месте женщин в обществе, «передовом» характере городов и развитии социализма в переходный период.

В дальнейших рассуждениях обрисованы взгляды криминалистов на различия между городской и сельской преступностью и на место женщин внутри этой географии. При рассмотрении влияния урбанизации и «модернизации» на представления о женской преступности в этой главе будет показано, что криминологи не отказывались от своих взглядов на женскую отсталость и «провинциальность», хотя осознавали потенциально прогрессивное влияние городов. Особый упор будет сделан на то, как представления криминологов о разнице между городской и сельской преступностью влияли на атрибуцию классовой принадлежности и назначение наказаний. Также речь пойдет о том, какое важное значение криминологи придавали образованию и просвещению в борьбе за искоренение преступности, особенно когда дело касалось крестьянок, и как в процессе вскрывались нестыковки между якобы врожденной отсталостью сельских жительниц и потенциальным модернизирующим и прогрессивным влиянием большевистской революции. Наконец, на примере кампании по борьбе с самогоноварением в годы НЭПа будет показано, как совокупность места, класса и пола способствовала сохранению у криминологов представлений о провинциальности, отсталости, невежестве и примитивности женщин.

Деление на «городское» и «сельское»

Именно классификацией преступлений по принципу «городское» или «сельское» и определялись представления криминологов о сущности города и деревни. Город криминологам представлялся этакой «благодатной почвой» для преступности: местом, полным пороков, обманов и опасностей, при этом он же виделся им бастионом современности и прогресса. Деревня, напротив, оставалась чистой, не запятнанной реалиями современной жизни. Это означало, что в сравнении с более «продвинутыми» городскими преступлениями, требовавшими хитроумия и изворотливости, преступления, совершавшиеся в сельской местности, отличались «примитивностью» и простотой — в силу того, что у крестьян преобладали эмоциональные реакции. Криминологи 1920‑х унаследовали от своих предшественников — дореволюционных интеллигентов — романтический взгляд на деревню и крестьянство. Российские элиты XIX века воспринимали крестьян как людей простых и неиспорченных, отмечая при этом их примитивность, невежество и склонность к агрессии[210]. После революции понятия профессионалов о преступных наклонностях формировались под влиянием тех же взглядов. Для криминологов преступность в Советской России сохраняла отчетливо «сельскую» природу — это вытекало из того факта, что 85% населения проживало в сельской местности[211]. Криминологи часто делали упор на сельскую преступность, что нашло отражение и в рассуждениях о женской преступности: женщины воплощали в себе невежество, преобладавшее на селе, совершавшиеся ими преступления были крестьянского типа — и это