Правонарушительницы. Женская преступность и криминология в России (1880-1930) - Шэрон Ковальски Страница 42

Отмечая «примитивность» сельских преступников, криминологи подчеркивали их удаленность от современности и проводили резкую черту между городом и деревней. Различия между городской и сельской преступностью показывали криминологам, что деревня по-прежнему погружена в болото прошлого, тогда как город стал более современным и прогрессивным. Соответственно, городская и сельская преступность определялись не столько географической территорией, сколько сущностью и методом преступных действий.

Урбанизация, модернизация и преступность

Стремительная урбанизация, которой сопровождалась индустриализация по всей Европе в конце XIX — начале XX века равно как и увеличение рабочего населения городов вызывали озабоченность по поводу роста городской преступности. Эта тенденция вызывала и тревогу, и заинтересованность у европейских общественных деятелей, которые зачастую связывали растущий уровень преступности с ростом численности рабочего класса[216]. Таким исследователям импонировала «модернизационная» теория преступности, которая гласит о том, что с ходом общественного прогресса, в частности — за счет индустриализации и сопровождающей ее урбанизации, растет число имущественных преступлений и сокращается число особо тяжких. Проведенные в последнее время исследования взаимосвязи уровня преступности и урбанизации свидетельствуют о том, что это не всегда так. Э. Джонсон и Д. Коэн, например, полагают, что сам по себе рост городов и населения не ведет к преступлениям, если не считать косвенного вклада этого процесса в развитие иных общественно-экономических факторов, таких как бедность и безработица, которые более тесно связаны с преступностью[217]. При том что важно учитывать воздействие урбанизации на уровень преступности, важны и соответствующие взгляды общественных деятелей, которые красноречиво показывают, каким было их понимание окружающего мира и процесса модернизации.

В этом ключе различия между городской и сельской преступностью обретают особенно важный смысл, поскольку помогают выявить и отследить уровень урбанизации и, соответственно, успехи модернизации и революции.

Ученые, занимавшиеся историей урбанизации в России, подчеркивали характерную для нее смазанность границ между селом и городом. Многие из переехавших в города сохраняли тесную связь с родной деревней — это замедляло процесс ассимиляции и формирования городской идентичности у переселенцев[218]. Кроме того, многие крестьяне приезжали в города на поиск временного трудоустройства и периодически возвращались в деревню, чтобы помочь семье с уборкой урожая и другими сельскохозяйственными работами. Кроме того, мигранты в городах часто не могли найти там постоянную работу, жили в антисанитарии, в перенаселенных помещениях — именно эти условия порождали у исследователей вроде Гернета ощущение, что город — это «благодатная почва» для преступности. Размытость границ между городом и деревней осложняла анализ преступности, заставляя классифицировать преступления не только по месту, но и по классовому и половому признакам. С точки зрения криминологов, у каждого преступления были определенные признаки, позволявшие отнести его к «сельским» или «городским» — вне зависимости от того, кем и где оно было совершено.

В Советской России разница между городской и сельской преступностью стала, помимо прочего, мерилом темпов модернизации и продвижения к социализму. Большевистская доктрина гласила, что преступность отомрет и исчезнет после построения социализма. Соответственно, тенденции в преступности отражали то, в какой мере партия преуспела в построении социалистической системы и до какой степени население усвоило новые социалистические ценности[219]. Криминологи обнаружили, что теории модернизации, предложенные их западными коллегами, дополняют их собственные представления об общественном прогрессе и прекрасно вписываются в большевистскую идеологию. Они утверждали, что города, как центры революционной сознательности, естественным образом являются более прогрессивными, чем сельская местность, соответственно, и преступления там должны быть более «современными» и «прогрессивными». По мере роста городов и повышения сознательности их населения в криминальных тенденциях проявится отход от типично «сельских» преступлений, они приобретут более «городской» характер. Статистик М. Ф. Заменгоф полагал, что тенденция эта возникла еще до революции — он писал:

чем больше город, тем меньше в нем осужденных за убийства и телесные повреждения. Увеличивая преступность городского характера, рост городов само собой уменьшает преступность деревенского характера — тяжелые формы преступлений против личности [Заменгоф 1913: 64].

Криминологи подчеркивали, что городские жители, в отличие от сельских, вовлечены в «борьбу за существование», и полагали, что именно эта борьба приводит к более высокому уровню преступности в городах. Как отмечал Маннс, атмосфера города создавала искушения «для людей неустойчивых и слабовольных, толкая их на путь преступлений, в первую очередь — на совершение разнообразных имущественных преступлений (краж, мошенничеств), при помощи которых они рассчитывают добыть необходимые им средства» [Маннс 1927: 25]. Маленький заработок, высокий уровень безработицы, стесненные и скудные условия жизни и периодические проблемы с продуктами питания вносили свой вклад в более высокий уровень городской преступности. Что же до сельских жителей, они имели доступ к природным ресурсам, у них было меньше оснований идти на нарушение закона. Как отметил один исследователь, в деревне, «где каждый житель обеспечен в удовлетворении самых насущных нужд, где почти каждый крестьянин имеет свой дом, свой огород и полевой участок земли, там, естественно, условия борьбы за существование не встают в такой остроте, как в городе» [Ю. Б. 1925: 24]. На взгляд криминологов — не исключено, что сильно идеализированный, — жизнь на селе была проще и прямолинейнее городской, что и обусловливало ее большую «примитивность». Даже если городская атмосфера и способствовала более высокому уровню преступности, природа преступлений в городах, а именно более непосредственная взаимосвязь преступности с экономикой, делала их «прогрессивнее» преступлений на селе.

Когда речь заходила о женской преступности, различие между городским и сельским криминологи помещали внутрь дихотомии «публичное — частное». Для них традиционной сферой женского влияния была семья, где «домашняя хозяйка, жена и мать оказывались иногда как будто прикованными цепями к очагу и люльке» [Гернет 1927б: 120]. Понятно, что женщине было свойственно более остро реагировать на семейные проблемы гнев и раздражение она изливала на тех, кто находился в пределах досягаемости. Статистика вроде как подтверждает такие выводы: до Первой мировой войны женщины совершали всего 3,4% всех убийств, при этом 27,9% убийств супругов и родственников [Гернет 1922а: 137][220]. Как было отмечено выше, криминологи пришли к выводу, что замкнутость женщины внутри семьи минимизировала уровень женской преступности и сужала круг совершаемых женщинами правонарушений. Древние патриархальные традиции, дававшие мужу полную власть над женой, дополнительно ограничивали участие женщин в общественной жизни и, соответственно, диапазон их преступной деятельности [Меньшагин 1928: 60][221]. Соответственно, в том, что касается склонности к правонарушениям, женщина оставалась замкнутой в частной сфере, а значит, преступность ее носила «сельский» характер.

Криминологи ожидали, что после революции круг женских