Жестокая память. Нацистский рейх в восприятии немцев второй половины XX и начала XXI века - Александр Иванович Борозняк Страница 46

Реакция Байера на односторонние методы использования указанных источников являлась крайне резкой. «Все это были, — подчеркивал он, — доклады, которые одни “начальники” передавали по радио в Германию для сведения других “начальников”, — и ничего больше… То, что действительно происходило “внизу, где жизнь была конкретна”, не находило никакого отражения в приказах командования»[652]. Для Байера, пережившего битву на Волге как главное событие своей жизни, односторонность подхода Керига была абсолютно неприемлема. «А где же человек?», — вопрошал философ. В стороне оставались рядовые солдаты, «жертвы планов и конструкций, то самое фронтовое быдло»[653].

Освещение катастрофы вермахта с точки зрения простых солдат должно стать, по глубокому убеждению ученого, непременным условием «гуманистической трактовки исторических событий»[654]. Выводы Байера гласят: «Подлинный смысл событий в Сталинграде можно постигнуть только на основе того, что происходило “внизу”»; «История, заново формирующая человека и изменяющая его мировоззрение, может быть воспроизведена в нашем столетии, как это предвидел Гегель, только через знание (Wissen), основанное не на сухом повествовании, но на чувственном восприятии (Empfinden)»[655]. Эти установки были не исследовательской конструкцией, но выстраданным опытом.

К числу несомненных заслуг Вильгельма Раймунда Байера принадлежит то, что он, продолжая традицию Лоренцо Валлы, раскрыл реальный характер широко распространенного корпуса (в ФРГ и за ее пределами) фальсифицированных текстов о Сталинграде. Байер был первым, кто усомнился в подлинности «последних писем» и осуществил их квалифицированный источниковедческий и археографический анализ. Ученого насторожили «театральность» писем, их «хвастливый, заносчивый» тон, темы, которые «никак не затрагивали простых солдат»[656].

Авторами текстов, свидетельствовал Байер, могли быть люди, которые «находились в совсем ином мире»[657]. Его заключение было категоричным: «последние письма» представляют собой «топорно сработанную» мистификацию — едва ли не по рецептам пресловутого Конрада Куяу — известного в ФРГ поставщика фальшивок (в том числе подложных «дневников Гитлера», публикация которых вызвала скандал)[658].

Советская историография, отмечал Байер, «по праву рассматривает 19 ноября как переломный день, как памятный день Сталинградской битвы». Байер писал, что из всех авторов о Сталинграде, наиболее близок ему Василий Гроссман, который «был свидетелем сражения с самого близкого расстояния». Наверное, Байер является единственным немецким автором, который ссылается на сборник сталинградских репортажей Гроссмана, немецкий перевод которых был опубликован в 1946 г. в Москве.

Что притягивало Байера во фронтовых очерках Гроссмана? Не только «поэтический язык», но умение — вслед за Львом Толстым — дать убедительный коллективный портрет простого русского солдата — скромного, стойкого и самоотверженного. Героем писателя становится «простой мужик, пехотинец». Это характерно, в первую очередь, для напечатанного в «Красной звезде» и в «Правде» очерка «Направление главного удара» о людях 308-й сибирской дивизии полковника Леонида Гуртьева (противостоявшей в районе Тракторного завода 76-й дивизии вермахта).

В книге Байера содержится высокая оценка романа Гроссмана «Жизнь и судьба». Во фронтовых репортажах Гроссмана обстановка в стане врага дана как бы сквозь прорезь прицела — с преобладающими чувствами ненависти и справедливой мести. В творчестве «позднего» Гроссмана к неповторимой четкости зрения добавилось глубинное постижение всемирно-исторического смысла Сталинграда, в том числе для будущего Германии и немцев: «Но имелись особые изменения, начавшиеся в головах и душах немецких людей, окованных, зачарованных бесчеловечностью национального государства; они касались не только почвы, но и подпочвы человеческой жизни, и именно поэтому люди не понимали и не замечали их. Этот процесс ощутить было так же трудно, как трудно ощутить работу времени. В мучениях голода, в ночных страхах, в ощущении надвигающейся беды медленно и постепенно началось высвобождение свободы в человеке, то есть очеловечивание людей, победа жизни над нежизнью… Кто из гибнущих и обреченных мог понять, что это были первые часы очеловечивания жизни многих десятков миллионов немцев после десятилетия тотальной бесчеловечности!»[659].

Результат анализа долговременных изменений травматической памяти немецких солдат совпадает у Байера с вышеприведенными выводами Гроссмана. «Мы не часто спрашивали в Сталинграде о смысле событий, — свидетельствует ученый, — мы не часто думали об этом. Все это пришло позднее». Но он убежден: пребывание в котле «сформировало нас и наше мировоззрение», «определило нашу жизнь, перевернуло ее». И далее: тот, кто был там, «стал другим человеком». Сталинград явился «поворотом в судьбе тех, кто прежде не хотел ни слышать, ни видеть, ни думать». В людях пробуждалось человеческое начало: «И у тех, кто послушно участвовал в преступных акциях, потому что они должны были участвовать, возникала мысль: а не является ли ошибкой этот общественный порядок, если им порождено все происходящее?»[660]. «Победа жизни над нежизныо»… «Для простых солдат, для “фронтового быдла”, для тех, кто молчал, маршируя во тьме, Сталинград означает неотступное требование мира» — таково глубокое убеждение философа. Существовал только один путь — «путь безусловного отказа от войны, от агрессии, от захвата чужих земель… Это была наша цель, даже тогда, когда мысль о ней скрывалась от самих себя. Но мысль возникала вновь и вновь»[661].

Германская литература о Сталинграде может составить немалую по размерам библиотеку. Но труд Байера, для которого характерен неповторимый ракурс видения и постижения всемирно-исторического события, занимает в этой библиотеке особое, отдельное место. Вольфрам Ветте позднее констатировал: в 1980-е гг. подспудно зрело понимание того, что «история простых солдат Второй мировой войны до сих пор остается terra incognita. Солдат существует, как правило, анонимно — в списке потерь или в информации о численном составе войск»[662]. Книга Байера появилась именно тогда, когда в историографии ФРГ начался энергичный поиск новых научных подходов к освещению хода и уроков Второй мировой войны. По выражению Герда Юбершера, «была распахнута дверь для осознанного рассмотрения опыта и переживаний простых солдат», и «повседневная жизнь маленького человека на войне стала предметом исследований и публикаций»[663].

Серьезным дополнением к трудам профессиональных историков стал отчет берлинского публициста Пауля Коля, прошедшего с записной книжкой и магнитофоном по следам бывшего «оперативного пространства» группы германских армий Центр (Белоруссия, Смоленская, Тверская, Московская области). В его книге «Война германского вермахта и полиции в 1941–1944 гг.» собраны свидетельства очевидцев и жертв злодеяний оккупационного режима: «Если молчат преступники, пусть заговорят жертвы»[664].

Коль, соединивший хватку репортера с даром исследователя, рассказывал мне, как и почему он решил поведать о злодеяниях немецкой армии на советской территории. «Мой отец, —