В. Сиповский - Родная старина Книга 3 Отечественная история с конца XVI по начало XVII Страница 47

Еще раньше, в 1616 году, когда царю наступил двадцатый год, решено было женить его. По обычаю, собрано было в Москву множество девиц — дочерей дворян и детей боярских. Выбор царя пал на Марию Хлопову, дочь дворянина. Она была уже взята «наверх» (то есть во дворец, в царский терем), уже ей стали оказывать царские почести, поминать имя ее в церквах; отец и дядя ее были призваны во дворец, но дело кончилось для них всех печально. Они не сумели угодить сильным Салтыковым, а те воспользовались незначительной болезнью царской невесты, пустили молву, что она больна неизлечимо, и успели сильно вооружить против нее мать царя. Собран был боярский собор, чтобы обсудить дело. Напрасно Хлопов здесь бил челом, просил «не отсылать царской невесты сверху», заверял, что болезнь ее пустая, произошла от «сладких ядей» (лакомств) и уже проходит. Бояре в угоду Марфе и Салтыковым приговорили, что Хлопова «к царской радости не прочна» и потому свадьбы не должно быть.

С царской невестой поступили крайне сурово: ее с несколькими родичами сослали в Тобольск. Царь сильно грустил по своей невесте, которая очень приглянулась ему, но покорился своей участи, не желая ослушаться матери.

Филарет велел исследовать дело Хлоповой. Клевета Салтыковых была обнаружена, и они были сосланы; но Марфа, предубежденная против Хлоповой, и слышать не хотела о браке Михаила с ней, даже поклялась, что не останется в царстве своего сына, если Хлопова будет царицей. Михаил снова покорился воле своей матери, даже, по желанию ее, женился в 1624 году на княжне Марии Долгоруковой, но она через три месяца скончалась. Молва пошла, что ее извели лихие люди.

В 1626 году царь, по желанию отца и матери, вступил во второй брак. Приказано было собрать в Москву на смотрины девиц, «ростом, красотою и разумом исполненных». Взоры царя остановились на Евдокии Стрешневой, «отроковице доброзрачной», дочери незнатного дворянина. Ей царь подал платок и кольцо — знак избрания в супруги.

С большим торжеством, со всеми свадебными обрядами было отпраздновано бракосочетание. С первых же дней замужества молодая царица повела теремную, замкнутую жизнь в кругу приближенных боярынь.

В Смутную пору совсем упало церковное просвещение, хотя и раньше оно было до крайности скудно. О русских священниках и монахах начала XVII столетия очевидцы-иностранцы говорили, что они ничего не могут ответить, если их спросят что-нибудь из Библии, или сочинений отцов церкви, или о вере. Живое слово было забыто. Проповеди устной в церкви не было. Суеверие в духовенстве было так же сильно, как и в простом народе. Пьянство и грубые пороки унижали и белое, и черное духовенство. Всякие знахари, гадатели и гадалки морочили темный люд, имели зачастую больше силы над ним, чем священники. Филарету пришлось много потрудиться, чтобы хоть сколько-нибудь поднять церковное дело. На месте разрушенных церквей воздвигались новые; разоренным и обнищалым монастырям жаловались земли, леса и различные угодья, давались всякие льготы.

Особенно ревностно заботился патриарх о печатании и исправлении богослужебных книг. В Смутное время печатное дело прекратилось в Москве. С воцарением Михаила оно возобновилось, но попало в руки неумелых людей и шло плохо. Филарет, одержимый, по словам современника, «зельною ревностью к божественным книгам», оживил печатное дело и, видя разногласие в книгах, приказал править их по древним русским рукописям. Греческим печатным книгам не особенно доверяли — думали, что они искажены латинством, — и редко справлялись с ними. Несмотря на все заботы патриарха, и в напечатанных при нем книгах оказалось довольно недосмотров и недостатков.

Патриарх, конечно, понимал вполне необходимость просвещения и для духовенства, и для мирян. Он требовал, чтобы архиереи устраивали при своих дворах училища; в последние годы жизни Филарета упоминается о греко-латинской школе в Москве. Но дело обучения не могло идти успешно: где было взять знающих людей, способных учить? Такие люди если и встречались на Руси, то крайне редко. Царь и патриарх старались всячески улучшить нравы и духовенства, и народа, восставали против пьянства и всякого бесчинства, которые проявлялись даже и в монастырях, запрещали грубые потехи, кулачные бои и прочее.

Филарет был строг и сурово карал как безнравственность, так и вольнодумство: одного боярского сына за порочную жизнь он велел заключить в дальнем монастыре; другого, князя Хворостинина, наказал за вольнодумство.

Сближение русских с поляками и другими иноземцами в Смутную пору отозвалось дурно на иных легкомысленных людях: они, слегка познакомившись с просвещением и набравшись чужих мыслей и взглядов, слишком увлекались всем иноземным и начинали свысока, презрительно смотреть на все свое, глумиться над всем русским без разбору. Таков был и князь Хворостинин, один из приближенных Лжедмитрия. Следуя ему, Хворостинин подсмеивался над многими церковными обрядами и благочестивыми обычаями, не соблюдал постов, читал еретические книги. Василий Иванович Шуйский сослал его в монастырь; Михаил вернул его; но вольнодумец не унимался, глумился по-прежнему над православными обрядами, не соблюдал постов: даже на Страстной неделе, к соблазну всех приближенных, ел мясо и пил вино. Дело дошло до того, что он преследовал своих слуг за то, что те ходят в церковь. Наконец, задумал уехать из отечества и стал уже продавать свои имения.

— Для меня, — говорил он, — нет в Москве людей; не с кем и жить: все глупый народ!..

При Михаиле Хворостинину многое сходило с рук, но Филарет по возвращении из Польши взялся и за него. У него было найдено стихотворение, где осмеивалось благочестие москвичей, говорилось, будто они «кланяются иконам только по подписи, а неподписанный образ у них не образ». Между прочим сказано было: «Московские люди сеют всю землю рожью, а живут все ложью». Филарет сослал вольнодумца в Кириллов монастырь, велел держать его безвыходно в келье, давать ему читать только церковные книги и заставлять молиться. Через девять лет его выпустили — когда он дал клятву блюсти уставы греческой церкви и не читать никаких еретических книг.

Хотя такие люди, как Хворостинин, были весьма редки в то время, но вреда они приносили много: глумясь над обычаями и верованиями своего народа, они бесплодно оскорбляли его чувства, не уча его ничему лучшему; они отталкивали народ от сближения с иноземцами. Тупые невежды, смотревшие злобно на все иноверное и иноземное, чуждавшиеся всего нового, могли ссылаться на таких верхоглядов, как Хворостинин, чтобы показать, до чего может довести русского человека «иноземная прелесть».

Потрудился много Филарет, чтобы помочь Русской земле хотя сколько-нибудь оправиться и прийти в прежнюю силу. Не думал он ни о каких новшествах, да и трудно было думать о них в ту пору. Восстановить все порушенное, укрепить все расшатанное, привести все к старому порядку — вот что составляло главную задачу «государственнейшего патриарха» до самой его смерти (в октябре 1633 года).

Вторая война с Польшей

Новая война с Польшей была неизбежна. На Деулинское перемирие в Москве согласились только из крайности: средств вести войну не было; разоренной земле нужно было отдохнуть и собраться с силами; надо было освободить из плена государева отца. Вражда к Польше не только не уменьшалась, но с каждым годом сильнее разгоралась. Владислав и не думал отказываться от своих притязаний на московский престол; польское правительство не признавало Михаила царем — при беспрерывных сношениях в польских грамотах не упоминалось о нем как о государе, словно его и не было. Мало того, некоторые русские изменники, назначенные воеводами в уступленных Польше русских городах, доходили до крайней дерзости: они при сношениях с русскими в своих листах писали о Михаиле Федоровиче «непригоже», не только не признавали его царем, но даже называли уменьшительным именем. Русские воеводы не могли сносить, конечно, такой наглости и в свою очередь посылали бранные послания этим воеводам: называли их мужиками, ворами, бешеными псами и прочим. Жалобы русских на дерзость польских чиновников польское правительство оставляло без внимания. Польские посланники даже в Москве говорили боярам:

— Владислав прав своих на Московское государство не оставил и вас всех и с вами Михаила Феодоровича, которого вы теперь государем у себя называете, от крестного целованья не освободил.

При таких условиях война, конечно, должна была вспыхнуть при первом удобном случае.

В 1621 году прибыл в Москву турецкий посол — предлагать союз против Польши. Он говорил Филарету:

— Осман-султан с великим государем, сыном вашим, хочет быть в крепкой братской дружбе и любви и на польского короля стоять с ним заодно.