Александр Косарев - Клады Отечественной войны Страница 48

Вроде бы все исследования и свидетельства убеждают нас в том, что крест (или кусок от него) был утоплен именно в речке Лосминка. Кажется, никаких сомнений быть уже не может. Масса косвенных доказательств однозначно указывает на это место. Все остальные потенциальные переправы, озерца и прудики отброшены по разным причинам. Останавливаться на них мы не будем, но поверьте, они были проверены все, и даже совершенно невероятные варианты тоже. Но как же тогда расценивать строки из мемуаров графа Хохберг-Баденского? Смотрите, что он пишет.

«Мы шли по большой дороге из Минска в Строгани ночью 5-го декабря. Недалеко от села Крашены ночью мы нагнали главный штаб итальянского вице-короля, который ещё не выступил дальше, и нам пришлось ждать на морозе, пока он не очистит квартиры. Потом нам сказали, что ещё не продвинулись фургоны с трофеями, взятыми из Москвы, как, например крест Ивана Великого и другие вещи из Кремля. И мы опять должны были ждать. Обиднее всего, что часть этих вещей всё равно погибла в непродолжительном времени в пути, а их остаток около Вильно».

Вы не находите это заявление, этот абзац странным? Через двадцать дней после того, как наш крест точно упокоился на последней переправе перед городком Красным, он словно птица Феникс воскрес вновь! Причём заметьте, говорится об этом событии весьма буднично, в том контексте, что, мол, зря мы его так берегли, всё равно пропал. Откуда же взялся второй крест? Или их в действительности было несколько?

Чтобы разобраться в данной проблеме, давайте сходим в Кремль и посмотрим сами на знаменитую колокольню. Вот мы подходим к громадному белокаменному сооружению, задираем голову и видим... целых три креста! Не один, не два, а целых три! Вот это фокус, вот это поворот! Несомненно, и во время французского нашествия данная постройка была в том же самом виде, и кресты над ней возвышались точно так же, как и сейчас. Теперь становится совершенно непонятно, сколько же крестов было снято в Кремле с колокольни. И заодно не мешало бы выяснить то, какое количество из снятых французы увезли из Москвы!

Поиски дополнительной информации по этому вопросу вскоре дали кое-какие результаты. Выяснилось, что перед уходом французов из Москвы была предпринята попытка взорвать и Ивановскую колокольню, и расположенную рядом с ней Филаретовскую пристройку. Приказ отдал маршал Мортье (будь вечно проклято его имя). Но провидение помогло и здесь. Самая высокая московская колокольня (Ивана Великого) осталась цела, хотя стоящая рядом с ней Филаретовская пристройка развалилась на куски, засыпав обломками площадь перед Чудовым монастырём и Успенским собором.

В марте 1813 года, когда начал таять снег, у северной стены Успенского собора под обломками камней и кирпичей был найден большой крест. По этому поводу начальник Кремлёвской экспедиции тайный советник П. Валуев уведомил епископа Августина в своём донесении, что найденный крест принадлежит Ивановской колокольне. В рапорте было сказано: «Сего марта 5-го числа смотритель надворный советник Аталыков докладывал присутствию (совет директоров), что при обозрении им Кремля, оставшегося после сгоревшего дворца с Грановитою палатою железного материала, который по предписанию экспедиции велено было ему собрать и положить в кладовую, усмотрен им крест, бывший на Ивановской колокольне, лежащий у стены Успенского собора — близ северных дверей — приказано было от присутствия директору чертёжной, архитектору, статскому советнику и кавалеру Еготову и правящему должность архитектора коллежскому асессору Томанскому оный крест осмотреть и в каком положении найдут донести экспедиции, коими и надо знать, что по свидетельству их тот крест оказался действительно с главы Ивановской колокольни, но во многих местах, по-видимому, от падения с большой высоты повреждён и, что, кроме собственного их осмотра, приглашён ими был кузнец Ионов, производивший кузнечные работу, и звонарь Ивановской колокольни, которые тож утверждают».

Так, оказывается, крест нашли! И никуда его не возили, а значит, и не топили! О таком радостном событии незамедлительно уведомила газета «Московские ведомости». 29 марта 1813 года она писала следующее: «Крест с главы Ивановской колокольни найден ныне в Кремле у стен Большого Успенского собора».

Но вы теперь сами можете поправить торопливых репортёров. Ведь среди обломков был найден железный крест, а вовсе не деревянный! Мало того. В тех же обломках был найден и второй крест, на сей раз уже деревянный. Ключарь Архангельского собора А. Гаврилов в рапорте Августину докладывал: «Два креста, поднятые в развалинах Филаретовской пристройки, один железный, резной и вызлащенный, стоявший над большим колоколом, именуемый Елизаветенским, хранится в палатке, что под Грановитою палатою. Другой деревянный, обитый медью и выращенный с простыми каменьями, стоявший над будничным колоколом, хранится в Архангельском соборе за жертвенником».

Вот так! С одной стороны, вроде ясности прибавилось, но с другой -больше её не стало. Ясно, что железный крест никак нам не подходит. А второй, деревянный? Нет, оказывается, и этот деревянный не подходит. Обит простой медью, да и значительно меньше по высоте, чуть более 4-х метров. Вывод один: из трёх крестов был вывезен только один-единственный, самый большой и самый дорогой. Стоп, стоп, что-то мы с вами упустили. Раз самый большой, то, следовательно, и самый тяжёлый... да ещё повреждённый при падении, да ещё с позолоченными цепями... которые одни тянули килограммов на двести... А не везли ли наш крест сразу на двух подводах? На одной ехал вертикальный фрагмент креста, а на другой — горизонтальный с цепями. Так, пожалуй, и правильнее будет. Примерно по полтонны на каждую телегу. И лошадям не так тяжело, и не требуется особо грандиозных транспортных средств для перемещения половинок столь массивного креста.

Если мы правы в своём предположении, то сразу всё встаёт на свои места и разрешаются все противоречия. Значит, правы оказались одновременно и адъютант Кастеллан, и Хохберг-Баденский. Выходит так, что одна часть разобранного креста утонула в Лосминке, а вторую упорно тащили до Литвы, и многие об этом знали и впоследствии писали в своих воспоминаниях. Видимо, от этого и пошла великая путаница, когда одни из бывших завоевателей писали, что крест уже утонул, а другие, ничуть не менее уважаемые, писали, что его гораздо позже всё ещё везли по бесконечным и извилистым белорусским дорогам.

Что ж, теперь мы в состоянии подвести некоторый итог нашему исследованию. Мы уже можем более или менее уверенно рассказать о судьбе одного из значимых раритетов той войны. Крест с колокольни Ивана Великого так и не доехал до Парижа, как планировал Наполеон I. Обе части его, вот уж невыдуманный зигзаг судьбы, остались в России. Порознь, конечно, но всё же остались. А давайте-ка вспомним, что было связано с этим крестом, какое устное предание? Правильно, от наличия в стране данного божественного знака зависели и свобода, и военная слава государства. Можно, конечно, всячески иронизировать над всевозможными знамениями и поверьями, но посмотрите сами.

Да, знаменитый крест из России вывезен не был. Но и в полном своём виде и на законное место он ведь тоже не вернулся. Так что же сталось с нашей военной славой и свободой? Да, слава военная после 1812 года у России была, но какой ценой она доставалась! Что ни война, то тяжелейшее и кровавейшее побоище, какую ни возьми. Да к тому же и большинство войн было проиграно нами вчистую! Крымская война — поражение! Русско-японская война — позорное поражение. Первая мировая война — грандиознейшее поражение! Гражданская война — и вовсе сплошное поражение (друг друга избивали почём зря), Финская и Вторая мировая, хоть и окончились победами, но победами кровавыми — воистину пирровыми (пятерых своих за одного противника отдавали, да ещё и приплачивали). Что, перечислять дальше? Не надо? Понятно, что не надо, поскольку хвастать особо нечем. Насчёт свободы я уж и не заикаюсь, до сих пор в полурабском обществе живём. Так что иной раз и призадумаешься над тем, что пора бы всё-таки изловчиться и собрать крест воедино, а то так и будем дальше мучиться.

Кстати, автор письма, с которого я начал своё повествование, тоже заботился о возвращении России не какой-то материальной ценности, а её исконной сути, причём чисто инстинктивно об этом беспокоился, бескорыстно. Он, бедняга, как мог, на сколько хватало его сил, старался подвигнуть государственные организации на осуществление чего-то большего, нежели чисто формальных государственных функций. Старался он, разумеется, совершенно напрасно, поскольку ждать от какой-либо государственной организации нестандартного поступка — совершенно бессмысленная затея. В нашей стране лишь конкретный человек способен на выдающийся поступок, на худой конец — небольшая группа единомышленников. А сборище даже очень профессиональных бюрократов пригодно лишь исполнять нечто предписанное свыше, и не более того.