Александр Прасол - От Эдо до Токио и обратно. Культура, быт и нравы Японии эпохи Токугава Страница 57

Его схватили 8 мая 1832 года в усадьбе князя Мацудайра Тадасигэ (княжество Обата), в самом центре столицы. И по чистой случайности — кашлянул не вовремя из-за хронической астмы. На допросах Кодзо признался в 150 кражах на общую сумму 12 тысяч рё. Сумма по тем временам астрономическая. Большинство потерпевших отказалось признать ущерб, чтобы не терять лица, и следствию пришлось полагаться на показания задержанного. В обвинительное заключение включили 122 эпизода и только четверть названной суммы, но и ее хватило бы на 300 смертных приговоров. А если исходить из числа краж, то на сорок казней сразу. Воинская элита сполна отплатила домушнику за унижение. Девятнадцатого августа 1832 года Кодзо провезли по городу, а затем отрубили голову и выставили ее на три дня на всеобщее обозрение. Тело казненного разрубили на части и втайне похоронили. Современники вспоминали, что во время провоза взглянуть на знаменитого преступника пришло множество очень непростых горожан, празднично одетых и красиво причесанных.

Как и в случае с Гоэмоном, молва и театр кабуки быстро превратили Нэдзуми Кодзо в благородного разбойника, раздававшего украденное бедным. Японские историки одно время вообще сомневались в реальности обоих фольклорных героев. Однако исторические разыскания подтвердили — Нэдзуми Кодзо действительно существовал, но краденое он проедал, пропивал и проигрывал в азартные игры. Жизнь оказалась прозаичнее фольклора. Но один благородный жест Кодзо все же сделал: незадолго до ареста передал любовницам и четырем официальным женам письма, в которых отказывался от них и объявлял себя одиноким. Тем самым он спас женщин от казни, которая грозила им как родственницам опасного преступника.

Азартные игры погубили не одного Нэдзуми Кодзо. В течение трех столетий сёгунат боролся с этим злом всеми доступными средствами. В XVI веке первые европейские миссионеры описывали официальное отношение к азартным играм как к большому злу и бесчестию, “потому как те, кто играет, ставят то, что им не принадлежит, а потому могут превратиться в воров” [Ксавье, 1549]. При Токугава Иэясу игрокам рубили головы, которые после выставляли напоказ. Но эти суровые меры положения не изменили. Тогда начальник Городского магистрата Итакура Кацусигэ (1545–1624) изменил тактику и включил в кодекс новую статью: отныне если проигравший заявлял о своем проигрыше властям, ему возвращали деньги, а его удачливого оппонента препровождали на сто дней в тюрьму. Тоже не помогло: заявителей стали третировать. После этого бакуфу предусмотрело также их публичную реабилитацию, но и это не помогло — азарт оказался сильнее. Позднее, при пятом сёгуне Цунаёси, власти вернулись к смертной казни, на этот раз на кресте. С тем же результатом. Восьмой сёгун Ёсимунэ ввел огромные штрафы для игроков, а держателей притонов велел ссылать на отдаленные острова. Такое же наказание определили для шулеров. Как уже говорилось, они составляли основной контингент ссыльных.

Играли чаще всего в кости, и долгие часы за этим занятием проводили не только рабочие-поденщики с грошами в кармане, но и зажиточные горожане. В борьбе с адреналиновой зависимостью власти не преуспели. Зато некоторым гражданам на этой почве улыбнулась удача. Так, весной 1811 года обедневший столичный хатамото Хаями Дзиндзабуро с годовым доходом 200 коку риса начал продавать новое гомеопатическое чудо-средство, причем совсем недорого — 50 мон за упаковку. Оно якобы приносило удачу во всем, в том числе в игре. За три месяца неприметный хатамото, прежде расчищавший при выездах сёгуна путь для его кортежа, заработал сумму, равную 2 миллионам нынешних долларов США. И стал настолько приметным, что на него обратили внимание в бакуфу и посоветовали прекратить продажу порошков счастья, которые множили число игроков. Дзиндзабуро послушался совета и прекратил.

Мошенники разного рода встречались, конечно, и в Эдо, но по сравнению с Осакой в столице их было все-таки меньше, особенно в первой половине эпохи: сказывалась военноадминистративная специфика Эдо. Хорошо развитая торговля, услуги и производство, которыми славилась Осака, в сочетании с малочисленным самурайским контингентом создавали жуликам более благоприятные условия. Здесь доминировали экономические преступления. Их тщательнее планировали и изящнее исполняли.

Умэно Китибэй держал красильную мастерскую в Осаке. Денег ему не хватало, а он их любил — без денег жизнь казалась ему скучной. Поэтому в свободное время Китибэй промышлял грабежом, для чего придумал новый способ отъема денег, до него никем не освоенный: брал бумажный колпак, щедро сыпал в него перец и подкарауливал одинокого прохожего в безлюдном месте. Подойдя сзади, надевал колпак ему на голову, и пока жертва чихала и откашливалась, наш герой оперативно лишал ее наличности, которую хранили обычно в кошельке на поясе или во внутреннем кармане накидки. Бегал Китибэй хорошо, поэтому поймать его ни разу не удалось. Еще он любил обманывать менял. Брал серебряные монеты и шел в меняльную лавку, которых в Осаке было множество. По плавающему курсу менял серебряные моммэ на золотые рё, а потом, как бы засомневавшись, просил лавочника дать ему еще раз взглянуть на серебро — проверить, не ошибся ли в номинале. И ловко заменял настоящие монеты поддельными. Руки у него были такие же быстрые, как ноги, поэтому и здесь ему сопутствовал успех. Осакцы говорили, что в городе не было меняльной лавки, которая не пострадала бы от его криминального таланта. Как водится, сгубила Китибэя жадность. Девятнадцатого мая 1689 года, “работая” с очередным менялой, он заметил приказчика, вышедшего из той же лавки с огромной суммой 100 золотых рё (около 100 тысяч долларов США). Не устояв перед соблазном, Китибэй обманом завлек торговца к себе домой и там убил. Переход от мошенничества к разбою не удался — преступника схватили. На допросах Китибэй все рассказал о своей второй профессии и закончил жизнь на кресте, к которому его прибили большими гвоздями.

В Эдо мошенники и жулики такого профиля появились позднее, в начале XVIII века. Работали с учетом столичной специфики: город по духу самурайский, поэтому предпочтение отдавалось силовым приемам. Этот факт хорошо отражала тогдашняя пословица “Душа Эдо — пожары и драки” (кадзи то кэнка ва эдо но хана).

Среди мошенников-драчунов большую известность получил Ониадзами Сэйкити. Еще в детском возрасте у него проявился криминальный талант. Из торгового сословия его исключили и навсегда выслали из столицы. Однако Сэйкити тянуло в большой город, и для возвращения он воспользовался актерским даром: то оденется самураем и ведет себя точно гордый воин, то прикинется простым горожанином, а то и в благочестивого монаха перевоплотится. И так естественно у него все получалось, что ни патрули, ни проверки не помогали. С фантазией у Сэйкити тоже было все в порядке. Правда, начинал он свои операции всегда одинаково — со скандала и драки рядом с намеченной жертвой. “Объект” целенаправленно вовлекали в потасовку и колотили. А затем избитого, еле передвигавшего ноги человека до нитки обирали сообщники Сэйкити. Драки в городе случались часто, поэтому никого не настораживали и неизменно собирали толпу зевак. Или же скандал затевался рядом с богатым домом, и тогда главной задачей было втянуть в драку домочадцев — а сообщники Сэйкити тем временем утаскивали через окна и двери все, что плохо лежит. Подраться эдосцы любили, поэтому обычно удача преступникам улыбалась. Мошенник использовал свой талант и для организации заказных поджогов, но поймать его не удавалось. Сэйкити до того замучил стражей порядка своей неуловимостью, что его объявили в розыск по всей стране — в то время такой “чести” мало кто удостаивался. В конце концов Сэйкити изловили, когда он с двумя сообщниками давал “гастроли” в провинции Исэ (префектура Аити), и переправили в Эдо. Там его казнили 27 июня 1805 года.

С тех пор криминальная обстановка в Японии сильно изменилась, да и полиция освоила совершенно новые занятия. Поздней ноябрьской ночью 2009 года в районном отделении полиции раздался звонок. Не назвавший себя мужчина сообщил, что в соседнем парке шумит молодежь и мешает ему спать. Через пять минут машина с двумя полицейскими прибыла в парк, но там никого не было: на месте остались лишь окурки и банки с недопитым кофе. В доме напротив один из жильцов выглянул в окно, убедился в приезде полиции и задернул штору. Полицейские уехали. В ту ночь за двенадцатичасовое дежурство они получили 45 телефонных звонков, в том числе восемь примерно такого же содержания. Выехали во всех случаях.

В 2009 году в японскую полицию поступил 1 миллион 40 тысяч такого рода вызовов — на 150 тысяч больше, чем пять лет назад. Один гражданин пожаловался полицейским, что в его многоэтажном доме соседка тайком держит домашних животных, хотя жилищный устав это запрещает. А число обращений по поводу серьезных правонарушений за тот же период сократилось с 740 до 570 тысяч — их стало почти вдвое меньше, чем жалоб по поводу шума. Специалисты проанализировали ситуацию и пришли к выводу: главная причина явления — в традиционной для Японии ритуальности межличностных контактов. Обращаться напрямую к незнакомому человеку в Японии не принято, с претензией или просьбой — тем более. Стимулирующую роль сыграл также принятый в 2005 году закон о защите личной информации. Он запрещает организациям, в том числе полиции, разглашать имена клиентов и заявителей. Обращаться по любому поводу в органы власти стало проще и безопаснее.