Рафаэло Джованьоли - Спартак Страница 60

- Не бойся, благородная девушка: пока у Спартака в руке меч, нет оружия, которое нашло бы дорогу к его груди.

- О, я верю, - сказала, вздыхая, девушка, - что он непобедим, как Аякс, но знаю, что он не неуязвим, как Ахиллес.

- Высшие боги, покровительствующие нашему справедливому делу, охранят драгоценную жизнь нашего вождя.

Тут оба замолчали.

Арторикс смотрел влюбленными глазами на белокурую девушку с тонкими чертами лица и изящной фигурой.

Мирца, устремившая взгляд в землю, не видела, но чувствовала на себе взоры юноши, и этот пылающий влюбленный взгляд одновременно доставлял ей удовольствие, беспокойство и смущение.

Молчание длилось с минуту, но показалось девушке целым веком; она в конце концов очнулась и, решительно подняв глаза на Арторикса, сказала:

- Ты сегодня не выведешь свой легион в поле для обучения?

- О Мирца, тебе так неприятно мое присутствие? - воскликнул юноша, опечаленный этим вопросом.

- Нет, Арторикс, вовсе нет, - возразила с необдуманной пылкостью девушка и, тотчас же остановившись и покраснев, как пурпур, прибавила, заикаясь:

- Дело в том.., так как ты.., обычно так строго относишься к своим обязанностям...

- Чтобы отпраздновать победу Спартака, Крикс дал сегодня полный отдых легионам.

На этом их беседа снова прекратилась.

Наконец Мирца сделала решительное движение, чтобы вернуться в палатку, и сказала, не глядя на гладиатора:

- Прощай, Арторикс.

- О, нет, выслушай меня, Мирца, не уходи! Я должен сказать тебе то, что уже давно хочу сказать.., непременно должен сказать тебе это сегодня! воскликнул торопливо Арторикс, осмелевший при движении девушки; он не желал расстаться с ней, не открыв своей души.

- Что ты хочешь мне сказать? О чем ты хочешь со мной говорить? - спросила Мирца, скорее опечаленная, чем удивленная словами юного галла.

- Вот.., выслушай меня.., и прости меня... Я хотел сказать.., я должен оказать.., но нужно, чтобы ты не обиделась на мои слова.., так как.., я не виноват.., и затем.., уже два месяца...

Забормотав что-то бессвязное, он остановился. Но потом вдруг слова стремительно прорвались подобно потоку, вышедшему из своего русла:

- И зачем я должен скрывать это от тебя?.. Зачем я должен принуждать себя скрывать страсть, которую я больше не могу подавлять, которая видна во всех моих поступках, в каждом моем слове, каждом взгляде, каждом вздохе? До сих пор меня удерживала боязнь оскорбить тебя, страх перед твоим отказом, подозрение, что я тебе противен, но теперь я не могу, не могу больше противостоять очарованию твоего взгляда и твоего голоса, непреодолимой силе, влекущей меня к тебе; я чувствую, что не могу и не хочу больше жить в этих терзаниях, в этой тревоге... Я люблю тебя, прекрасная Мирца, я люблю тебя, обожаемая Мирца, я люблю тебя как наше знамя, как Спартака, и гораздо больше, чем самого себя. Если этой любовью я оскорбил тебя, если я тебя огорчил, прости меня: таинственная сила, более могучая, чем моя воля, овладела моей душой, и я не мог, поверь мне, освободиться от ее власти!

На этом он закончил свою речь, произнесенную дрожащим от волнения голосом, склонил голову и остановился в покорной позе, ожидая с трепетом в душе ее решения.

Мирца слушала юношу с очевидным и все растущим волнением; глаза ее расширились, затем постепенно наполнились крупными слезами. Когда Арторикс кончил, чувства, волновавшие девушку, должно быть, достигли своего высшего предела, так как грудь ее поднималась и опускалась с необычайной быстротой. Некоторое время девушка стояла совершенно неподвижно; она уже не сдерживала слез, а глаза ее с выражением мольбы ласкали белокурую голову юноши, склонившуюся к ней. После минутного молчания она ответила слабым и надрывающимся от рыдания голосом:

- Ах, Арторикс! Было бы хорошо, если бы ты никогда не думал обо мне, а еще лучше, если бы ты никогда не говорил мне о своей любви...

- Значит, я тебе безразличен, противен? - грустно спросил галл, подымая сильно побледневшее лицо.

- Ты мне не безразличен и не противен, великодушный и благородный юноша. Самая богатая девушка, самая знатная женщина должна бы гордиться твоей любовью, но эту любовь., надо, чтобы ты вычеркнул ее из своего сердца.., мужественно и навсегда...

- Но почему? Почему?.. - спросил с тоской, с мольбой, протянув к ней руки, несчастней гладиатор.

- Потому, - продолжала говорить Мирца слабым, заглушенным рыданиями голосом, - потому, что ты не можешь любить меня.., потому что любовь между нами невозможна...

- Что? Как? Что ты сказала? - прервал ее юноша, делая несколько шагов по направлению к ней, как бы для того, чтобы схватить ее за руки. - Что ты сказала?.. Невозможна?.. Почему же невозможна?.. - воскликнул он в отчаянии.

- Невозможна! - сказала твердым, но печальным голосом девушка. - Я говорю тебе - невозможна!

И она сделала шаг, чтобы вернуться в палатку. Но так как Арторикс двинулся, как бы желая последовать за нею, она остановилась и, сделав повелительный жест правой рукой, сказала подавленным голосом:

- Именем гостеприимства я прошу тебя никогда больше не входить в эту палатку... Приказываю тебе это именем Спартака!

При имени обожаемого вождя Арторикс склонил голову, разразившись горькими рыданиями, остановился, разбитый и уничтоженный тяжестью неожиданно обрушившегося на него несчастья..

А Мирца, с лицом бледным и помертвелым от горя, едва сдерживая слезы, исчезла в палатке.

Галл долгое время стоял пораженный, в беспамятстве, шепча только время от времени едва слышно:

- Не.., воз.., можна.. Не.., воз.., мож.., на...

Его вывели из этого состояния громкие звуки музыки, которыми огласили воздух оркестры лагеря.

Схватившись обеими руками за голову, для того, чтобы заглушить жестокий шум в висках, Арторикс, шатаясь, как пьяный, ушел с претория.

В палатках гладиаторов слышались песни, гимны и веселые клики: войско хотело достойным образом отпраздновать победу Спартака при Аквинуме.

А Спартак тем временем во главе своих трехсот кавалеристов во весь опор мчался по направлению к Риму. Фракиец счел рискованным ехать днем по Аппиевой дороге только с гремя сотнями человек, поэтому он пускался в путь с наступлением ночи, а на заре укрывался в лесу или в какой-нибудь патрицианской вилле, расположенной вдали от дороги. Таким образом, едучи быстрой рысью, он в полночь третьего дня, с момента оставления аквинского лагеря, достиг Лабика. Здесь, велев своей коннице разбить лагерь в тайном и безопасном месте, вождь гладиаторов призвал к себе самнита, командовавшего отрядом, и приказал ему ожидать здесь двадцать четыре часа. В случае, если он, Спартак, не вернется к этому времени, отряду надлежит отправиться обратно в Аквинум, следуя по той же дороге и тем же порядком, как они приехали сюда.

И он верхом один отправился по дороге в Тускулум.

На очень живописных холмах, окружавших этот старинный город, стояли многочисленные виллы римских патрициев, которые съезжались сюда в летние месяцы дышать целебным воздухом Лациума.

В двух милях от города, Спартак спросил у одного земледельца, вышедшего на полевые работы, как проехать к вилле Валерии Мессалы, вдовы Луция Суллы. Получив точные указания, он поблагодарил крестьянина и, пришпорив своего вороного, направился по указанной дорожке. Вскоре Спартак доехал до виллы. Спустив на лицо забрало, он позвонил привратнику.

Последний ни за что не хотел будить управителя дома и сообщить ему, что солдат из когорт Марка Валерия Мессалы Нигера армия консула Лукулла, просит допустить его к Валерии, чтобы передать ей от ее двоюродного брата чрезвычайно важные известия.

Кое-как Спартаку удалось уломать привратника, но после короткого разговора с домоуправителем он убедился, что старый домоуправитель оказался еще упрямее привратника.

Домоуправитель не сдавался ни на какие доводы Спартака и наотрез отказался разбудить так рано свою госпожу.

- Ну, хорошо, - сказал, наконец, Спартак, решившийся прибегнуть к хитрости, чтобы добиться своего, - ну хорошо, добрый человек, ты разбираешь написанное по-гречески?

- Я не знаю греческих букв, хотя бы уже потому, что довольно плохо разбираю латинские, и потому, что...

- Но, может быть, в этой вилле найдется хоть один раб-грек, знающий греческий язык, или кто-либо другой, кто мог бы прочесть рекомендательное письмо, с которым трибун Мессала направил меня к своей двоюродной сестре?

Он с тревогой ожидал ответа домоуправителя и делал вид, что ищет под латами пергамент. Если бы в вилл!" нашелся раб, умеющий читать по-гречески, он тотчас же сказал бы, что потерял письмо.

Но домоуправитель глубоко вздохнул и, покачивая головой, с горькой улыбкой ответил:

- Все рабы сбежали с этой виллы - греки и не греки - в лагерь гладиатора...

И тут, понизив голос, прибавил с глубоким презрением:

- Подлого гладиатора, гнусного и проклятого.., да испепелит его всевышний Юпитер!

В первую минуту Спартаком овладел гнев, и хотя говоривший был старик, он почувствовал искушение его ударить. Но, поборов это искушение, он спросил домоуправителя виллы Валерии.