Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Московский городовой, или Очерки уличной жизни Страница 46

Околоточный надзиратель (1884 г.).

«Ни пава, ни ворона» — таким выражением можно довольно точно охарактеризовать околоточных надзирателей. Согласно штату, введенному 5 мая 1881 г., околоточные входили в категорию младших полицейских служителей. Однако в отличие от городовых они все-таки были начальством, хотя и невысокого ранга. Пока околоточный надзиратель состоял на службе, он пользовался правами чиновника XIV класса, даже если не имел классного чина. В Российской империи, где «каждый сверчок должен знать свой шесток», это означало значительное повышение личного статуса, приобщение к корпорации всесильного русского чиновничества. Соответственно, и жалованье его в два с лишним раза превышало оклад городового[57].

Поначалу это двойственное положение околоточных даже вызывало путаницу. Осенью того же 1881 г. один из участковых приставов получил от судебного следователя предписание: выслать к нему околоточного надзирателя для допроса в качестве свидетеля. Пристав не исполнил это требование, сославшись на то, что его подчиненный, как пользующийся правами XIV класса, может быть вызван к следствию только повесткой. Пришлось обер-полицмейстеру приказом «давать знать по полиции», что околоточные надзиратели в первую очередь относятся к полицейской страже, поэтому их, как и прочих рядовых служащих, положено вызывать через непосредственное начальство.

Вносили свою лепту в неразбериху и сами околоточные. Форма им полагалась, «как у классных чинов», а к ней — «шашка драгунского образца с черным кавалерийским темляком на черной юфтевой портупее». Вот только некоторые околоточные надзиратели, как свидетельствовали современники, вздумали щеголять в неположенных им офицерских погонах. Пришлось начальству, причем на протяжении многих лет, вразумлять нарушителей устава. Одним из них был околоточный надзиратель Корсаков, который весной 1892 г. попался на глаза самому обер-полицмейстеру «…с петлицами, присвоенными только адъютантскому мундиру».

Уникальный характер должности околоточного надзирателя состоял в том, что он был главным и единственным передаточным звеном между государственной машиной и москвичами. Инструкция гласила: «В случаях, когда полиции для исполнения возложенных на нее законами обязанностей необходимо входить в непосредственные личные сношения с обывателями по месту их жительства, сношения эти делаются через околоточных надзирателей». В переводе с бюрократического языка это означало, что любая казенная бумага (например, судебная повестка), направленная в адрес жителя Москвы, вручалась лично околоточным надзирателем.

Однако главная его задача состояла в строгом надзоре за тем, чтобы жители околотка (3–4 тыс. человек) без малейших отступлений соблюдали правила и постановления «относительно общественного благоустройства и благочиний». Стоит заметить, что «Инструкция околоточным надзирателям Московской столичной полиции» представляла собой книгу в триста с лишком страниц, на которых убористым шрифтом были изложены все предписания московских властей. Одни только обязанности околоточного «по наблюдению за наружным порядком» насчитывали 15 пунктов, да еще девять «по надзору за народонаселением». И все они предписывали «досконально знать» о происходящем в околотке — от затеваемого в домах ремонта (только с разрешения властей) до появления незарегистрированных жильцов или женщин, тайно занимающихся сводничеством. Околоточный должен был фиксировать и вовремя обновлять в специальной памятной книжке сведения о домовладельцах, управляющих домами, дворниках, содержателях трактиров и гостиниц, фабричных, торговых и ремесленных заведений, находившихся на подведомственной ему территории.

Околоточный надзиратель. Почтовая открытка из серии «Типы России».

Некоторое представление о том, как это выглядело в реальности, дает рассказ самого околоточного надзирателя, попавший на страницы газеты «Голос Москвы»:

«Работы по горло. Работаешь и днем и ночью, и утром и вечером. И за тем наблюдай и за этим. Домовладелец снега со двора не вывозит — околоточный виноват. У другого выгребные ямы не в порядке — опять же с нас взыскивают.

Там чей-то сенбернар ни с того ни с сего вскочил в сани и укусил барышню — снова околоточному работа. Производи, стало быть, дознание: чья собака и не бешеная ли, и первый ли это случай нападения на прохожих? Здесь — понукай дворников, чтобы в гололедицу панели посыпали, да не солью, от которой, говорят, портятся калоши, а песком.

Видите ли, с утра маковой росинки во рту не было — некогда. Обойдешь свой околоток, спешишь на работу в участок. Из участка бы следовало домой забежать — никак не возможно. Разноси квартирантам вот эти повестки, — сами видите, сколько их тут у меня: целый портфель.

— Да когда же вы успеете разнести все эти повестки?

— Сам не знаю. Придется до позднего вечера разносить.

— А потом на покой?

— Нет. Сегодня у меня ночное дежурство».

Околоточный был обязан как можно чаще обходить пешком свой околоток днем и ночью, проверяя несение службы городовыми, дворниками и ночными сторожами. Мелкие нарушения порядка или же требовавшие немедленного устранения фиксировались им в протоколах. При этом ему не рекомендовалось расцвечивать официальный документ речевыми оборотами вроде: «Я, такой-то, проходя по вверенному мне околотку и имея неустанное наблюдение, чтобы все обстояло благополучно. принял энергичные меры.» При малейшем подозрении на совершенное преступление околоточному надзирателю следовало немедленно приступать к дознанию.

Вызывать к себе на квартиру или в участковое правление нужных по делу лиц околоточному не разрешалось — приходилось самому бегать по разным адресам и оформлять бумаги на месте. Лишь в 1907 г. градоначальник разрешил полицейским для служебных нужд пользоваться велосипедами («… соблюдая при этом все установленные правила»). Вообще же околоточный был прикован инструкцией к своей территории, как каторжник цепью к веслу галеры: покидать ее он мог только с разрешения пристава. Каждый раз, выходя из квартиры, околоточный был обязан сообщать ближайшему городовому, куда направляется, чтобы в случае необходимости его удалось бы легко отыскать.

Верность служебному долгу требовала от околоточного надзирателя даже известного рода аскетизма. Один из параграфов инструкции указывал, что представители этой категории полицейских «при посещении публичных гуляний и садов, не должны занимать мест за столиками среди публики, а равно проводить там время со своими знакомыми в качестве частных посетителей; им воспрещается посещать трактиры, рестораны и тому подобные заведения с целью препровождения времени, а разрешается заходить в них только лишь для исполнения обязанностей службы». Жениться околоточные надзиратели, так же как и городовые, могли только с разрешения градоначальника. Ему же приставы были обязаны докладывать «…о каждом случае нетрезвого поведения околоточных надзирателей».

Честно говоря, для нас так и осталось загадкой, кто из полицейских мог изо дня в день выполнять все требования упомянутой выше «Инструкции околоточным надзирателям». Либо он должен был быть неким «чудо-богатырем», не знающим ни сна, ни отдыха, либо. постоянно иметь упущения по службе, которые ему всеми доступными способами приходилось скрывать от начальства.

Чин шел чинно по улице.

Упавшая на голову сосулька привела его в страх.

Он бросился донести о нападении на его личность из дома (кар. из журн. «Искры». 1906 г.)

Сразу признаемся, подтверждений существования в реальности идеальных околоточных надзирателей найти так и не удалось. Зато в пользу второго предположения говорят факты, всплывшие в 1910 г. во время суда над околоточным надзирателем Абиняковым, письмоводителем при полицмейстере 2-го отделения[58]. Чтобы не возникло путаницы, следует пояснить: подсудимый не руководил околотком, а лишь относился к низшим чинам полиции; по кругу служебных обязанностей он был «чиновником для письма» — нечто вроде секретаря. Показания полицейских даже не требовали комментариев, поэтому газеты в отчетах о процессе просто приводили слова свидетелей:

«Вот повествует о деятельности Абинякова пристав Мариинского участка кап. Языков.

— Непосредственно к полицмейстеру Абиняков никогда не допускал даже приставов. А всем предлагал писать рапорты.

Зная о влиянии Абинякова на Юрьева, все, конечно, подчинялись своей участи, и спешили понять совсем не двусмысленные намеки Абинякова о взятках. То за учение сына нужно заплатить, то кормиться нечем, то просто без объяснения просил деньги. И давали. Языков дал в два приема 55 рублей.