Евгений Додолев - The Взгляд Страница 11

«Революционная практика, как писал еще Ленин, всегда привлекательнее теории… И любому, кто займется формированием настоящей молодой оппозиции в России, придется его как-то решать. Да и не в оппозиции тоже надо думать о подобных вещах – как задумчиво говорил профессор в повести Житинского «Сено-солома», «люди крайне молоды. Не исключена возможность любви»… русская революция пришла не только как социальная, но и как эротическая утопия – осуществлявшаяся, впрочем, главным образом аскетами. Таков наш русский парадокс – двойственная евразийская страна сочетает восточный аскетизм в быту с европейскими разнузданными фантазиями. Собственно, это отражение генеральной двойственности всего нашего быта: живем мы как азиаты, но мыслим и мечтаем как европейцы.

Стадное чувство срабатывает в обоих ипостасях. Вопрос о том, следует ли революционеру воздерживаться от бурного секса или только им и подзаводиться, на самом деле в общем виде неразрешим. Все зависит от самого революционера. Одного – как Дзержинского – заводит аскеза, другого – как Мао Цзэдуна – возбуждает ощущение власти над женщиной, и только в силу этой власти он становится полновластным лидером революционной массы.

Можно предположить, что азиатская и, по крайней мере, исламская традиция, безусловно, требует полной сосредоточенности на революции – и отказа от любого комфорта, в том числе и эротического; даже мастурбация в таких условиях расценивается как непростительный грех. Однако революционера такого типа удивительно легко перевербовать, и в этом его главный недостаток. Влюбившись как следует, столкнувшись с женщиной, которая повернет его от революционной ненависти к счастливой любви, он быстро охладевает к революции. Подобная история изложена у Леонида Андреева в «Бездне», про которую сам он говорил так: «Будьте любезны, не читайте «Бездны», – но вопрос-то в ней поднят нешуточный. Террорист по конспиративным соображениям вынужден переночевать у проститутки, но в процессе общения с нею проникается состраданием и уважением к женщине вообще и продажной женщине в частности. Более того: если верить показаниям смертницы-неудачницы Заремы Мужахоевой, она передумала взрываться (и взрывать кафе) именно потому, что увидела московские магазины и захотела такую же кофточку, как на витрине.

Аскет обычно не особенно начитан, редко умен – ограничивать себя, так во всем; такие узкие люди редко могут противостоять сильному соблазну, ибо для противостояния ему прежде всего требуется именно ум, способность уговорить, убедить, в крайнем случае отвлечь самого себя. Святой Антоний потому и выдержал все искушения, что был мудрецом; а найти мудреца среди аскетов непросто. Как правило, шахиды, ограничивающие себя во всем и в конце концов все уничтожающие, просто не знают жизни, от которой отказываются. Знали бы – не отказались.

Но у революционера, испытывающего «эротический комфорт», свои уязвимости. Дело не в том, что его многое удерживает на земле: как раз мультисекс, беспорядочные связи, непрестанная смена партнеров заставляют ко всем привязываться одинаково, а строго говоря, не привязываться ни к кому. Но ведь секс выпускает наружу не только жестокие и страшные инстинкты – он делает нас не только чувственными, но и чувствительными. А чувствительный революционер уже не всегда способен на жертву – особенно если приходится жертвовать другими.

Лимонов чрезвычайно эффективен как молодежный лидер и в особенности как писатель – но он никогда не ставил себе по-настоящему жестоких целей. Его партия не занимается террором – весь терроризм там цветочный, муляжный; в НБП много людей, готовых рискнуть собой, – но нет ни одного шахида, и слава богу. Из людей, которым везет в любви, получаются отличные теоретики и пропагандисты, но плохие взрывники: хорошему любовнику всегда жалко всех, ибо нежность входит в набор его непременных добродетелей.

Так что идеальная революционная партия, как ни цинично это звучит, должна состоять из аскета снизу и циника наверху. Так, в частности, была устроена Коммунистическая партия Китая, где Мао и его окружение не отказывали себе ни в чем, вожди жировали, а масса трудилась. Совсем иначе обстояло дело в России – руководил партией аскет и мечтатель Ленин, у которого за всю жизнь случился один серьезный адюльтер, а низы грабили награбленное и погуляли широко. Даже в Политбюро затесались любители красивой жизни. И Сталин, чья линия в конце концов победила, аскетом не был ни в какой степени, даже в тот недолгий период, когда функционировал в качестве профессионального революционера.

Европейская история дает двоякий (как и положено) ответ на вечный вопрос о том, должен ли революционер много трахаться. Маркс трахался много и с удовольствием, вообще был темпераментный малый; Ленин, как уже было сказано, весь темперамент направил в другое русло, а злобы в нем столько было, наверное, еще и оттого, что он прожил всю жизнь с нелюбимой, некрасивой, очень неумной женщиной, брак с которой можно было зарегистрировать только от ссыльной тоски. Фидель Кастро и Че Гевара не пропускали в оны времена ни одной революционной юбки, у каждого было по нескольку боевых подруг. Латиноамериканская революция вообще немыслима без бурной эротики, без мрачного сексуального подтекста, без эроса с танатосом, дуэтно голосящих в каждой партизанской песне перуанцев, кубинцев или аргентинцев. Отцы Французской революции Робеспьер и Дантон были во всех отношениях полярны: тощий Робеспьер отказывал себе во всем, толстый Дантон любил жизнь во всех ее проявлениях. Кончили они, к сожалению, одинаково. В этом смысле жизнь похожа на секс: трахается каждый как умеет, но кончают все одним и тем же образом.

Выводов отсюда, собственно, два. Первый: пока Россия живет как азиатка, но мечтает как европейка, все наши реформы и революции будут подобны мастурбации, удовлетворяющей нас только теоретически, но не приводящей ни к каким переменам в реальности. Вспомним: ведь и Русская революция 1905—1917 годов осуществлялась на волне эротической утопии, и роман Чернышевского «Что делать?» – настольная книга Ленина и последний роман, перечитанный Маяковским перед самоубийством, – был именно о ней. Все со всеми, обстановка почти бордельная, как писал Набоков, и все это таким жеманно-веселым стильком, который особенно неуклюж в сравнении с литыми страницами о Рахметове! Слепцовская коммуна, организованная опять-таки писателем и опять-таки по образцу не то борделя, не то «фаланстера», в 70-х годах XIX века многим казалась прорывом в новый быт! И Маяковский, и Лиля Брик, и ее муж Осип считали себя подлинными революционерами, а вовсе не развратниками.

Но мечтания Чернышевского, Слепцова и Маяковского были хороши только в теории. На практике у них, увы, получался либо бордель, либо трагедия, либо непрерывный скандал. И все потому, что Россия любит революции – социальные и сексуальные – чисто теоретически, как подросток. Телесно же она глубоко консервативна – любит регулярный секс с постоянным партнером, да так, чтобы партнер трахал как следует. Сильной вертикалью. Второй вывод: революционер-развратник и революционер-аскет в чистом виде одинаково привлекательны для литературы, но не всегда эффективны в реальной революционной практике. Надо как-то совмещать чистоту и порочность, умение овладеть массами и способность, простите за еще один сомнительный каламбур, овладеть собой. Поэтому если революционеры действительно хотят захватить власть, их вожди должны трахать все вокруг себя – зато низовые активисты обязаны воздерживаться даже от вкусной пищи, не говоря уж об оргиях. Потому что лишь при этом условии массы будут любить и желать всего одного человека – Самого Человечного».

Александр «люби» Любимов

Первый свой материал про «Взгляд» я опубликовал во втором номере «Совершенно секретно», который тогда делался в конспиративной квартире на коленках, что называется. По мотивам беседы с Александром Любимовым.

Итак. Версия у ТВ-команды была такова: сочинские цеховики против местных кооператоров. Председатель горисполкома Казанков пытался выгнать кооператоров из города. «Взгляд» снимал мини-митинг кооператоров, но в кадре неожиданно появился чиновник на площади перед исполкомом. На экране зрители видели, как Казанков отталкивал корреспондента, по-трамвайному выяснял отношения.

После показа по Первому каналу началось. Команду, находившуюся в Сочи, стали обрабатывать. Самая настоящая слежка, предложения «встретиться с местной политической инфраструктурой», категоричные отказы железнодорожных и авиакасс – билетов на Москву для членов съемочной группы нет! В принципе телевидение имеет бронь, но, куда бы Любимов ни обращался, только называл свою фамилию, говорили: помочь не можем.

Была провокация против режиссера. Телевизионщикам исподволь внушали: не стоит работать над чем-либо, кроме «Красной гвоздики», приехали-де снимать фестиваль – не суйтесь не в свое дело.