Александр Мережко - Левая Политика. Левые в России Страница 27

Этот опыт надо изучать ещё и потому, что это — действительно новый опыт. Победившие массовые социальные движения в Латинской Америке — это новые социальные движения, движения социальных низов, до того вообще не участвовавших в политике, тех, кто действительно на дне общества. А старые, традиционные левые, в том числе те, кто выступает от лица «пролетариата», провалились. В Боливии и Эквадоре они вообще сидели в парламентах и были против социальных движений. И были этими движениями сметены.

…новыми левыми движениями, которые пришли на волне экономического спада и популизма. Ведь во многом это произошло именно так, потому что голосовала деревня либо не очень образованные люди.

Давайте без наклеивания ярлыков. Крестьяне, индейцы, шахтёры, безработные и временно занятые — это социальные низы. А левые всегда выступали защитниками социальных низов. Эти люди необразованны и некультурны не потому, что они такие уроды, что ненавидят культуру и образование, а потому, что существующая система их к культуре и образованию не подпускала…

Да, понимаю, но вопрос с популизмом и заигрыванием с толпой остаётся — это было неотъемлемыми компонентами почти всех латиноамериканских кампаний, где побеждали левые.

Это — результат неолиберальных реформ. Я напомню, что Латинская Америка, так же как и Великобритания и США, была первым полигоном неолиберальных реформ. Они там начались с середины 70-х годов. Не с середины 90-х, как у нас. С точки зрения элит, которые проводили эти реформы, всё вышло замечательно. Они за этот период получили грандиозные сверхприбыли, разрушили предыдущие формы солидарности и предыдущие левые организации, нанесли мощный удар по профсоюзам — за счёт того, что основные категории трудящихся из постоянно занятых, членской базы профсоюзов, перешли во временно занятые. Это был грандиозный успех неолибералов. А с точки зрения обездоленных — форменный кошмар. Резко увеличилось расслоение, увеличилась зона нищеты, чудовищным образом распространилась прекарная занятость, случайные заработки. Постоянной работы лишились две трети населения. В Латинской Америке ситуация дошла до такого состояния, когда уровень отчаяния зашкалил, и «новые пострадавшие» слои оказались способными на активные действия и на объединения на новых принципах.

Обратите внимание: успехи и достижения левых, о которых мы знаем, наблюдаются в странах «третьего мира». Не «первого», где ситуация отличается — где всеобщее среднее образование, более высокие культурные стандарты и стереотипы поведения. Там успехов у левых нет. В частности, ещё и потому, что статус «первого мира» сейчас — это статус паразитический. Там потому высокий уровень жизни, что материальные блага и капиталы перетекают из «третьего мира» в «первый». Это стабилизирует социальную ситуацию, и это будет продолжаться до тех пор, пока не будет полностью демонтировано социальное государство в «первом мире», к чему, собственно, всё и идёт. И это обрекает так называемых левых в «первом мире» либо на полный неуспех, либо на полное перерождение в формальных левых — как это произошло, например, с лейбористами. Лейбористы переродились не потому, что они «продались», а потому, что изменилась реальная социальная структура общества, из которого почти исчез пролетариат. И лейбористы оказались перед выбором: либо стать выразителем интересов новых паразитических слоёв, либо стать маргиналами. Они выбрали первое. И, как и все европейские «левые», перестали быть левыми. Интересы, как и предсказывал Маркс, опять победили идеалы. Хороший урок — для всех.

Легко ли торговать книгами?

На вопросы «Левой политики» отвечает владелец известного в левой среде книжного магазина «Фаланстер» Борис Куприянов.

Интервью взял Илья Будрайтскис.

Магазин «Фаланстер» изначально планировался как магазин, созданный на внутренних принципах, отличных от принципов капиталистического производства. Но в то же время магазин никогда не позиционировал себя как левый или социалистический магазин по своей направленности. Существует ли здесь противоречие и чем оно обусловлено?

Когда магазин создавался, он создавался на социалистических принципах, он строился как полноценный кооператив. Такой была наша позиция изначально. Мы обозначали себя в силу своей идеологии. Я позиционировал себя как человек левых взглядов, я общался с левыми. Самое главное, что мы хотели сделать и что у нас получилось, — это то, что мы сделали магазин свободным, свободным от каких-либо предрассудков. Мы к этому стремимся: мы делаем максимально синкретическое место, продаём любую литературу. Главным нашим принципом было: литература должна быть такой, чтобы заставляла, как минимум, думать, не была бы праздной. Например, Булат Окуджава — достаточно праздная книга. С другой стороны, это книга, которая минимально соответствует нашим вкусовым понятиям, не является вопиющим примером. Хотя есть исключения. Мы с удовольствием торгуем книжками, например, такими, как «Гламурный фашизм». Это книжки, которые должны продаваться, потому что они демонстрируют новые государственные технологии и вызывают определённые вопросы. Собственно, это то, чего мы хотели добиться в самом начале. Поэтому я лично противоречия не вижу.

Второй момент: создать левый магазин в России, подобно магазинам в Берлине или в Лондоне, невозможно. Выходит не так много левых книг, и не все левые книги попадают в магазины. Это основная причина. Мы поставлены в коммерческие условия и вынуждены выживать. Мы не можем выживать, торгуя только левой литературой. Мы стараемся делать низкие наценки на книги и пр. Основные наши покупатели не являются левыми, к тому же в России, к несчастью, не так много левых, которые были бы способны обеспечить выживание магазина. Нам пришлось бы продавать левую символику, какие-то другие вещи. Сейчас у нас более 10 тысяч наименований изданий. Скажем, Бодрийяр — это левый? Или Фуко? Ну ладно, а Гидденс? Он левый? Или он левый до какого-то определённого момента? Так что здесь такая не очень чёткая градация.

Ну, а вот вообще вопрос об эффективности. Как известно, великий английский утопист Оуэн ещё до того, как стал социалистом, создал фабрику в Шотландии, которая, несмотря на то что принципы её организации были отчасти гуманистические, отчасти самоуправленческие, противоречили тогдашней практике капиталистического предприятия, неожиданно стала феноменально успешной в коммерческом отношении. Можно ли провести аналогию и сказать, что магазин, основанный на принципах работы, входящих в очевидное противоречие с существующими, вопреки им, демонстрирует определённый успех?

Что касается Оуэна, то это отдельная тема. Такие же отдельные темы — успешность предприятия и самоуправления на предприятии. Я Оуэном достаточно давно занимаюсь. Самоуправления на фабрике не было. Другое дело, что предприятие было коммерчески успешным, но оно было успешно не с точки зрения буржуев, с точки зрения других шерстеобрабатывающих контор. Потому что если вы зарабатываете, скажем, 10 фунтов, а человеку из этого платите 10 пенсов, то вы более успешны, чем Оуэн, который зарабатывает 15 фунтов, а платит рабочим 6 из них. Поэтому коммерческий успех — скользкий вопрос.

Но ведь производительность труда была выше?

Да, выше, но что вообще является мерилом успешности? Мы живём в такое время, когда мерилом успешности считается бабло, положенное в карман. Не процесс работы, не то, как предприятие функционирует, что оно делает, как организует вокруг себя пространство, а количество бабла, которое дядя Вася или дядя Боря кладут себе в карман. Вот с этой точки зрения ни Оуэн, ни мы не являемся успешными, потому что у нас задачи другие. Наша успешность — это выполнение таких задач, как самореализация и наслаждение от работы. Мы изначально стремились к тому, чтобы предприятие нормально функционировало в рыночных условиях без всяких льгот и внешних субсидий. Ну вот мы добились того, что предприятие нормально функционирует, само себя окупает, строит вокруг себя определённый мир, кормит людей, которые в нём работают. Они, конечно, не ездят в «мерседесах», но при этом довольны жизнью. Создаётся определённый проект жизни через работу. Для нас этот проект абсолютно успешный, он работает. Но для большого «серьёзного» банкира или олигарха «Фаланстер» не будет успешным. Потому что на выходе ничего не остаётся, кроме того, чтобы самим потреблять. Поэтому здесь вопрос нужно ставить по-другому.

Мы всё-таки построены на альтернативных началах. Эти альтернативные начала не настолько проговорены, не так хорошо артикулированы. Мы не стремимся к какому-то расширению. Могу привести пример, скорее метафору. На нашей улице был очень старый московский ресторан «Место встречи», он существовал лет 15. Являлся ли он коммерчески успешным с точки зрения сетевого монстра «Му-Му»? Нет, не являлся. Ресторан закрылся, и на его место теперь коммерчески успешное «Му-Му», это сетевая контора, там совершенно другие деньги зарабатываются, совершенно по-другому распределяется прибыль и т. д. Является ли успешным азербайджанский ресторан «Версай» у нас во дворе? С точки зрения сетевой ресторанной конторы, не является, а с точки зрения хозяина, людей, которые там работают, и посетителей, конечно, является. Люди, которые привыкли туда ходить, получают там настоящую не очень дорогую еду, а не целлофановый бигмак. Это такие места странные. Я не зря взял такую метафору, никак не связанную ни с литературой, ни с искусством, ни с чем-то культурным. Потому что такие места как раз и являются основными точками сопротивления глобализации, потому что не хотят развиваться в сеть, не хотят укрупняться, стандартизироваться.