Александр Мережко - Левая Политика. Левые в России Страница 28

Мы всё-таки построены на альтернативных началах. Эти альтернативные начала не настолько проговорены, не так хорошо артикулированы. Мы не стремимся к какому-то расширению. Могу привести пример, скорее метафору. На нашей улице был очень старый московский ресторан «Место встречи», он существовал лет 15. Являлся ли он коммерчески успешным с точки зрения сетевого монстра «Му-Му»? Нет, не являлся. Ресторан закрылся, и на его место теперь коммерчески успешное «Му-Му», это сетевая контора, там совершенно другие деньги зарабатываются, совершенно по-другому распределяется прибыль и т. д. Является ли успешным азербайджанский ресторан «Версай» у нас во дворе? С точки зрения сетевой ресторанной конторы, не является, а с точки зрения хозяина, людей, которые там работают, и посетителей, конечно, является. Люди, которые привыкли туда ходить, получают там настоящую не очень дорогую еду, а не целлофановый бигмак. Это такие места странные. Я не зря взял такую метафору, никак не связанную ни с литературой, ни с искусством, ни с чем-то культурным. Потому что такие места как раз и являются основными точками сопротивления глобализации, потому что не хотят развиваться в сеть, не хотят укрупняться, стандартизироваться.

Они хотят сохранять в себе свою внутреннюю особенность, свою внутреннюю кухню. Это не кухня «Му-Му», софт русской кухни. Это определённая своя кухня, своё определённое настроение, которое невозможно клонировать. Нас, тоже, в общем-то, не очень можно клонировать. Конечно, есть какие-то вещи, которые отличают нас от любого другого коммерческого предприятия. И то, что мы декларируем, то, что делаем, сильно разнится с любой другой идеей книжного магазина. Если спуститься на уровень ниже и сравнивать нас с сетевыми конторами, то самым принципиальным, понятно, является целеполагание: для чего всё делается — это, собственно говоря, тот же вопрос, которым задавался Оуэн. А делаем мы это для чего? Для того чтобы заработать много денег? Наверное, это не самый интересный способ зарабатывания денег. Лучше на Форексе играть. Мы ищем другие причины, нам интересно жить в этой ситуации, нам интересно общаться с людьми, нам интересно заниматься тем, что нам нравится. Это вполне естественно, другое дело, что такое целеполагание считается очень странным. Я, например, с удовольствием читаю книжку Минаева и понимаю, что он просто в принципе не может понять, что люди делают что-то, кроме как не за деньги, то есть они не могут быть кем-то ещё, кроме как потребителями. Отчуждение вводится не просто как абсолют, а уже как чёткая аксиома. Мы пытаемся с этим отчуждением бороться. Вот и всё.

Среда, которая существует в «Фаланстере» и вокруг него. Как её можно охарактеризовать? В какой она динамике находится? Очевидно, что за время существования магазина она претерпела некоторые изменения. И насколько эту среду можно политически, мировоззренчески, культурно определить?

Прежде всего, мы считаем наш проект максимально открытым. Не только мы являемся участниками проекта, но и люди, которые ходят к нам, принимают участие в каких-то мероприятиях, способные и желающие вести диалог. Как можно охарактеризовать этих людей? Наверное, как людей, которые не являются только потребителями, у которых есть какие-то другие, может быть, устаревшие мысли о том, как надо жить, или, может быть, другие, новые идеи. Но они не универсальные потребители. Универсальному потребителю у нас тяжело. Он не может найти то, что ему нужно. Даже если необходимая ему книга у нас есть, он не сможет её физически найти — у нас книги по-другому структурированы. Мы пытаемся построить некий барьер между потреблением и книгами, хотя, это, конечно, совершенно бесполезное дело, так как теперь книги являются товаром. Но как-то обозначить конкретно «нашего» человека очень сложно.

Это может быть студент, безработный, пенсионер, гуманитарий, учёный; это может быть олигарх, банкир, крупный или мелкий менеджер — в общем, самые разные люди. Вопрос не в том, что здесь комфортно или некомфортно, а в том, что они смотрят на такое странное образование, как магазин «Фаланстер», и им оно интересно. Они приходят сюда именно поэтому. Они таких книг не видят нигде в другом месте, они могут случайно столкнуться с кем-то, могут произойти какие-то важные события. Это такая старая европейская идея 60-х годов, что книжный магазин — не просто магазин, а в нём ты можешь рассчитывать на чудо: на важную встречу, интересное знакомство, ты можешь познакомиться с совершенно необычными людьми… То есть примерно как в больнице, когда попадаешь в жёсткий социологический срез общества, только здесь он отфильтрованный, вряд ли ты нарвёшься на какого-нибудь совсем неприятного тебе человека, причём агрессивно настроенного. Но вообще-то это очень сложный вопрос и ответить на него однозначно я не могу.

Когда я захожу в обычный московский книжный магазин в каком-нибудь торговом центре, то он как раз и представляет собой такой очень чёткий срез общества, демонстрацию общественного вкуса и настроения — и в этом плане его можно сравнить с больницей или тюрьмой. Там есть отдел художественной литературы, совершенно точно известно, что там стоит на полках; есть отдел истории, где стоят книги про Третий Рейх и фашистов. И есть такие магазины, как «Фаланстер» и некоторые другие московские магазины. Насколько чётко можно выделить, что за тип людей их посещает? Есть же определённый общекультурный тип человека — участника того процесса, к которому все относят «Фаланстер».

Не хотелось бы выделять и делить людей. Дело в том, что коммуникация между работниками магазина и его посетителями упрощена. Если они не друзья или близкие знакомые, то, по крайней мере, здороваются на улице при встрече. С другой стороны, мы всё-таки пытаемся замедлить этот страшный переход от книги к товару. К несчастью, таких магазинов в Москве очень мало, их должно быть значительно больше. По моим подсчётам, в Москве их должно быть как минимум сорок. А сейчас, по самым оптимистическим подсчётам их не больше десяти, а на самом деле пять. Это ненормальная ситуация. Книга — не колбаса, да люди и колбасу покупают не в каждом попавшемся магазине. Книга подразумевает определённое настроение, атмосферу, которую мы должны создавать. И мы стараемся, несмотря на то, что всё давно решено за нас, пытаемся доказать, что книга — это что-то большее, чем просто товар. Это старая просвещенческая идея, она появилась ещё задолго до появления левых. В супермаркете всё просто: вы сталкиваетесь с определённой структурой товаров: здесь продаются носки, здесь — еда, здесь — книга, а здесь — автомобиль. Автономия — очень важный момент. Что, собственно, является созданием автономии? Есть классические левые объяснения автономии, есть другие.

Капитализм создаёт множество абсолютно идентичных товаров. Вы можете купить себе двести телефонов, которые, в принципе, функционально друг от друга ничем не отличаются. Мы же, не только «Фаланстер», многие, например тот же самый «Версай», пытаемся, напротив, создать не множество, а различие. Можно купить телефон, а можно патефон. Всё множество книг внутри себя различно. Этот парадокс между множеством и различием, который я, возможно, не очень чётко формулирую, и есть самый принципиальный парадокс нынешнего времени. Между внешними различиями, но идентичные внутри, и внешней идентичностью и отличиями внутри, может, немного областей осталось, которые ещё пытаются это сделать: книги, музыка — всё, что связано с искусством. Хотя всё меньше и меньше получается, на мой взгляд. И я вижу весь этот процесс как внутри энтропийного поля, в поле полного разбегания вдруг появляются какие-то сгустки, они ничтожно малы, но поле даёт на этих маленьких крупицах некоторые завихрения, оно несколько изменяется, меняя монохромность, к которой стремится. Чем больше будет таких точек — магазин «Фаланстер» или ресторан «Версай», минимально отличающихся от общей энтропии — тем лучше.

Мы не делаем ничего героического, не совершаем подвига, мы дружно, понимая это или не понимая, просто пытаемся немножко замедлить эту чудовищную энтропию. Уже переходя непосредственно к левым, непосредственно к борьбе, вывод следующий: если не будет этих точек, не будет никакого перехода, его просто не на чем будет сделать. Потому что темп разбегания не будет нигде замедляться, и здесь совершенно неважно, что это: Музей кино или какой-то альтернативный музыкальный клуб, книжный магазин или та же самая чебуречная на Сухаревской.

Очевидно, что в сегодняшнем российском обществе само по себе чтение, отношение к книге и вообще к тексту как к какому-то важному познавательному ресурсу год за годом подвергается мощнейшему процессу уничтожения. Не является ли уже сегодня чтение как таковое маргинальной сферой?

Этот вопрос очень разноплановый, в нём есть тысячи разных подвопросов. С чтением, с книгами происходит масса различных и очень сложных фактов. Перечислять все я не буду, но несколько важных моментов могу отметить. По моим наблюдениям, во-первых, с чтением у нас сейчас ситуация лучше, чем, скажем, десять лет назад. Потому что есть, по крайней мере, больше книг, чем в 90-е годы — годы так называемой абсолютной свободы. Во-вторых, происходит самое страшное — это то, что книги дико дорожают. Мы по цене на книгу уже достигли уровня Восточной Европы и Америки, ещё чуть-чуть и догоним Западную Европу. Вот, например, «Письма» Густава Малера — достаточно специальная книга, не для всех, не всем она интересна, я бы ни за какие деньги эту книжку не купил, хотя, быть может, пройдёт 20 лет, и я с удовольствием буду её читать. У нас в магазине она стоит 720 рублей, в магазине «Москва» она стоит 1000 рублей — вполне европейская цена. При нашем уровне зарплат это совершенно непотребно, тем более что сейчас книги начинают выпускаться маленькими тиражами, цены повышаются и книги становятся менее доступными во всех смыслах, чем были в советское время. Они дороже и порой просто не доходят до регионов. Из-за этого книги фактически не попадают в библиотеки. Элементарный пример, даже, скорее, антипример: то, что было с Ги Дебором, книжка которого сознательно была относительно дешева. Первый тираж закончился за год, второй тираж, выпущенный через 5 лет, также закончился за один год. Хорошо ещё, что Дебора можно найти в Интернете. Поэтому чтение, к несчастью, превращается в своего рода форму роскоши. Я постоянно общаюсь с людьми, которые покупают у нас книги, и вижу, что многие из них действительно их читают, но для них это форма огромной интеллектуальной роскоши. При отсутствии библиотечной культуры в стране и отсутствии хороших библиотек — всё это, конечно, трагедия. Поэтому говорить о маргинальности в данном случае, мне кажется, неправильно.