Евгений Введенский - Либерия Страница 12

На этот раз Фанта наконец нарушила молчание и сказала с обворожительной улыбкой:

— Я — домашняя девочка. Живу со своими родителями, хожу в школу. Сюда я в первый раз пришла, со своей подругой. У нее сегодня день рождения.

Пригубив виски, она брезгливо поморщилась и поставила стакан на стол. Длинные худые пальцы на длинных худых руках заканчивались длинными блестящими накладными ногтями. Полные алые губы казались огромными на темном вытянутом лице со впалыми щеками. В ушах покачивались гигантские круглые кольца.

После этих слов Фанты в разговоре наступила пауза. Темнокожая девушка сидела, облокотившись на стол и выставив в сторону бедро, и покачивала в воздухе сандалией, которая болталась на большом пальце ее ноги и, казалось, в любой момент могла свалиться на пол. Фанта со скучающим видом скользила взглядом по залу и, казалось, была не слишком впечатлена своим кавалером. Гена выдыхал сигаретный дым через ноздри, отпивая виски из стакана большими глотками и пристально, с головы до ног, разглядывая длинноногую красавицу. По его полному лицу стекали капельки пота.

Расправившись с виски, Гена решительно встал, взял Фанту за плечо и громко сказал ей на чистом английском языке:

— Let's go! Dance!

Фанта кивнула, и они зашагали вниз по деревянной лестнице. Гена шел, качаясь из стороны в сторону; одной рукой он по-хозяйски обнимал Фанту за плечо, а во второй держал дымящуюся сигарету. Прямо передо мной на столе лежали зажигалка и пачка сигарет... Вообще-то, в своей новой жизни я хотел бросить курить; тем более, что я с детства страдал от астмы, а никаких лекарств на случай приступа у меня с собой не было. Но только в этой новой жизни я отчего-то не чувствовал себя хоть сколько-нибудь новым. Я вытащил из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой и жадно затянулся. И вот я сидел здесь, вдыхая и выдыхая сигаретный дым, неживой и неподвижный — как бессмысленная деревянная колода, лишенная мыслей и чувств, — и тупо смотрел по сторонам.

Происходящее в клубе напоминало уродливое цирковое представление из абсурдного, страшного сна. Тупая животная музыка играла так громко, что колонки хрипели и кашляли, вдавливая мощные басы прямо в спинной мозг. В сыром прокуренном полумраке скользко вибрировала и извивалась густой черной плотью бессмысленная человеческая масса. На арене цирка, под нелепым, облепленным стекляшками шаром, старательно вращали задами несколько десятков африканок в коротких платьицах, едва прикрывавших их тощие тела. Виляя бедрами, девушки похотливо прижимались друг к другу с плотоядными улыбками на лицах, самодовольно разглядывая свои отражения в зеркалах. Основным танцевальным органом у них были ягодицы; остальные части тела играли вспомогательную роль. Нагнувшись и оттопырив попы в сторону зрителей, девушки изо всех сил трясли и мотали ими из стороны в сторону. Еще одна разновидность танца состояла в том, чтобы, стоя совершенно прямо, мелко сотрясаться туловищем: в этом случае дрожали и колыхались груди. В этом танце была только животная, сучья похоть, и больше ничего. Но самое мерзкое заключалось в том, что и эта животная похоть была неискренней, наигранной, ненастоящей, формальной... Они будто неумело имитировали поведение порноактеров, которые в свою очередь неумело имитировали поведение людей во время страстного секса; фальшь на танцполе была двойной, и это жалкое подобие подобия выглядело ни разу не сексуально и просто отвратительно.

Остальное пространство клуба было отделено от танцпола массивным деревянным барьером— скорее всего для того, чтобы оградить посетителей от возможного внезапного нападения кровожадных оборотней-танцовщиц. Здесь было душно и суетливо; мигающие неоновые огни выхватывали из полумрака нечеткие фигуры; они яростно жестикулировали и кричали друг другу на ухо, создавая непрерывный гул голосов.

В клуб входили все новые и новые люди, и внутри становилось очень тесно. Сесть было негде, и посетители со стаканами в руках топтались у барной стойки или дымили сигаретами у танцпола, оценивающе разглядывая танцующих девушек. Среди посетителей кое-где виднелись и белые лица — почти все немолодые, обрюзгшие, с морщинистыми, порочными лицами и в сопровождении черных спутниц. "Удивительное дело: нищая, разоренная войной страна, а в дорогом ночном клубе яблоку негде упасть", — подумал я.

В кадре появился Гена; он бесцеремонно тащил за собой Фанту, как пастух непослушную козу. Попыхивая дымящейся сигаретой, он беспечно ломился через толпу на танцполе, как слон сквозь молодой кустарник, наступая на ноги и бесцеремонно расталкивая танцующих.

Выйдя на центр танцпола, Гена остановился, поднял руки вверх (при этом из-под задравшейся майки выглянуло внушительное пузо) и начал выписывать бедрами замысловатые фигуры. Фанта смотрела на него, растерянно открыв рот. Африканцы показывали на Гену пальцами и снимали видео на своих мобильниках. А Гена самозабвенно продолжал демонстрировать свои хореографические изобретения: то обнимал себя обеими руками, то драматично раскидывал их в стороны, то гладил себя пальцами по лицу, а с финальным аккордом зажигательной африканской песни грохнулся перед Фантой на колено, театрально протянув ей ладонь, как влюбленный рыцарь.

Минуту спустя Гена кричал мне на ухо, издавая запах перегара и пота:

— Скажи ей, что в Тель-Авиве я считаюсь лучшим танцором города... Да я знаю, что уже это говорил... Ничего, скажи еще раз... Эти дуры — они все тупые, как овцы, им надо все по пять раз повторять... Переведи, что я учился танцевать в лучшем шоу-балете мира, просто обычно я стараюсь этого не показывать...

"Не шляпа красит человека, а человек шляпу, — говорил я себе. — То же самое можно сказать и про работу. Тебе светят хорошие деньги. Тем более, выбора у тебя все равно нет. Делай, что говорят, и не выебывайся".

Однако же я по-прежнему не мог отделаться от ощущения, что мне приходится копаться в чужом дерьме... Что я уже залез в него по локоть... Что я погружаюсь в него все глубже и глубже, по самую макушку...

"Ладно тебе, бывают работы намного хуже этой, — продолжал я убеждать себя. — Например, у этих проституток на танцполе, которые изо всех сил стараются создать иллюзию красоты и волшебства в надежде, что их ягодицы заинтересуют какого-нибудь пожилого американца".

*******

Было около трех часов ночи, когда, опустошенный и злой, я толкнул входную дверь клуба и вышел на улицу. Когда дверь захлопнулась за моей спиной, я с удовольствием отметил, что этот бесконечный, бессмысленный, мучительный музыкальный паралич, состоявший из стандартных ритмических обрубков, наконец-то стал на порядок тише, и я даже был в состоянии услышать собственный голос, произносивший все известные мне матерные выражения в русском и английском языках.

Несмотря на столь поздний час, воздух снаружи был по-прежнему горячим, влажным и ощутимо тяжелым. Надо мной переливалась разноцветными огнями неоновая вывеска. Окружающий мир, сколько хватало взгляда, был погружен в темноту. Я на пару секунд застрял на крыльце, пытаясь вспомнить, в какой стороне стояла машина, и еле устоял на ногах, когда из клуба наружу вывалились Гена и Фанта, обнимаясь и хохоча.

Сойдя с крыльца, мы оказались в почти полной темноте.

Не успели мы пройти и нескольких шагов, как нас облепила галдящая толпа:

— Начальник, мы все это время сторожили твою машину! Что ты нам за это дашь?

— Друг, у меня для тебя кое-что есть, смотри сюда!

— Эй, мистер белый, где ты подцепил эту африканскую курицу?

Мы медленно пробирались сквозь сплошной человеческий кустарник из грязных, липких, вонючих худых тел. Нас хватали за руки, махали ладонями перед лицом, преграждали дорогу. Фанте доставалось побольше нашего: ее хватали за ягодицы, щипали за грудь и дергали за волосы, сопровождая все это грязными шутками. Девушка яростно отбивалась, раздавая оплеухи и осыпая оборванцев грязной руганью.

То, как нас встречали у клуба пару часов назад, было ерундой по сравнению с этим кошмаром. Тогда мы были кинозвездами, прибывшими на церемонию вручения "Оскаров": мы шли по ковровой дорожке под вспышками фотокамер, и к нам любой ценой хотели прикоснуться навязчивые поклонники. Теперь, когда мы собрались уезжать домой и эти несколько моментов по пути от дверей клуба до машины для местной шпаны были последним шансом что-то от нас урвать, мы превратились в серийных убийц, которых, сразу же после объявления обвинительного приговора, вывели из здания суда к бесновавшейся толпе, пылавшей от праведного гнева и стремившейся предать нас мучительной смерти прямо здесь, чтобы покарать за совершенные преступления и лишить возможности провести свои жизни в камерах пожизненного заключения за написанием мемуаров и размышлениями о неисповедимых путях Господних.

Мы уже почти дошли до машины, когда один из оборванцев внезапно протянул руку к моему сердцу, как будто намереваясь вырвать его из моей груди — как любят делать мастера кунг-фу в китайских боевиках, — но вместо этого быстрым движением засунул пальцы в нагрудный карман моей рубашки, оторвал его вместе с лежавшей там стодолларовой купюрой и растворился в толпе, плавно нырнув под ноги своих товарищей.